"Дмитрий Быков. Русский оборотень" - читать интересную книгу автора

злобного Хайда при помощи ужасного снадобья, секрет которого оказался навеки
утрачен. Между тем рецепт этого снадобья разработал русский гений Менделеев,
научившись разбавлять C2H5OH до 40-градусной крепости. Выпьет его кроткий
Джекиль - и перед нами Хайд. Абсолютный тотем России разработал Александр
Рогожкин, в чьих "Особенностях национальной охоты" медведя накачивают
водкой. Сгодился и орел двуглавый, у которого в одной лапе - бутылка, а в
другой - закуска.
Автомат Калашникова - еще одно русское ноу-хау, сочетающее надежность и
грозность, милосердие и агрессию: с помощью АКМ Россия стала абсолютным
лидером по продаже оружия в мире и обеспечивала мир во всем мире, но
составной частью этого мероприятия было снабжение дешевым и эффективным
оружием наиболее одиозных режимов, так что весь третий мир палил друг в
друга именно из нашего автомата. Заметьте, что для каждого из нас АКМ -
что-то доброе, надежное, милое: мы разбирали его на уроках НВП, чистили в
армии, он ассоциируется с детством и юностью, он охранял наши рубежи, но он
же был бессменным символом агрессии; он не давал взорвать мир, как уверяли
мы на открытках, адресованных американскому президенту, но потихонечку
подпаливал его с другого конца. Медведь с автоматом Калашникова - образ
России в большинстве карикатур времен холодной войны, и отказать ему в
точности нельзя - как нельзя забыть дядю Сэма с мешком баксов, акул
Уолл-стрита и страшную синеносую Инфляцию, душащую бездомного и
безработного.
Икра - тоже наше, родное, и в ней амбивалентность отечественной
символики явлена с пугающей наглядностью. Она оставалась нашим символом даже
тогда, когда канули в прошлое плакаты, призывавшие давать ее детям,
поскольку уж очень она вкусна и питательна; она, конечно, абсолютное
олицетворение роскоши, но странное дело, символом России считали ее даже
пролетарии, видевшие ее дай бог раз в году, а то и реже. В семидесятые она
еще появлялась на праздничных столах, но, конечно, гораздо реже водки, а в
конце восьмидесятых, кажется, проще было достать медведя или автомат
Калашникова. Тем не менее это никого не отпугивало: икра была чем-то, чем мы
могли ущучить ИХ. Да, ее нет у нас, но у НИХ ее нет вообще, по определению,
разве что экспортная. Это был редчайший пример символа, которым нация
обладала, так сказать, теоретически: ее почти никто не осязал, и все-таки
она была у нас всех, как космические ракеты или русская духовность. Важная
черта символа - коллективная собственность на него: он никому не принадлежит
лично и большинству граждан в принципе недоступен. Однако мы его производим,
а они - никогда. Помню репортаж из журнала "Америка": там молодая семья
готовилась к встрече Рождества и обсуждала покупки. "Нет, пожалуй, без
русской икры мы в этом году обойдемся". Ах так?! Хорошо же, сволочи!
(Заметим, что советская молодая семья таких разговоров не вела в принципе -
что она обойдется без икры, за нее давно решили. Но все равно мы ощущали
икру как свою, хотя она и была осетровая.)
И, конечно, ракета. В двух своих ипостасях - военной и мирной, крылатой
и космической - она воплощала собой не только эрегированную национальную
гордость, но и способность дать отпор, и прорыв к великой космической
утопии, и физико-лирический консенсус на пути к справедливому обществу. Ее
отцом был столь же амбивалентный Королев - самый привилегированный из
советских ученых, успевший, однако, два года отсидеть и чуть не погибнуть;
приложением к ракете являлся Гагарин, чьими главными атрибутами были суровая