"Ирина Лукьянова. Конь в пальто" - читать интересную книгу автора

третьем убили у Останкина, что в девяносто четвертом он пропал в Югославии,
что в девяносто шестом его замучили в Чечне. Сначала я ждала и вздрагивала
от телефонных звонков, а потом поняла, что он не позвонит мне не только из
Чечни, но даже из редакции, где они осели на ночь пьянствовать, не приедет с
чьей-то дачи, куда уехал на шашлыки, когда я две ночи не спала, сбивая
температуру гриппозному Сашке и сама, наконец, свалилась... Но я не
собиралась жаловаться, подумаешь, грипп, что я - не справлюсь?
Нет, он появлялся. Арагорн, типа, сын Арахорна, с обломком меча
Исилдура под эльфийским плащом, к заждавшейся Лив Тайлер, которая без него
не ела, не пила, а все вышивала знамя. Весь пропотевший и запыленный,
запыленный даже зимой, с ввалившимися глазами, с застывшей в них
многодневной, бесконечной тоской, и я знала, что надо делать: все бросить и
слушать, кормить мясом, поить чаем, замачивать в ванне и надевать кружевную
ночнушку вместо уютной футболки размера XXXL, и отправлять Сашку спать
пораньше. И я замечала новые, незнакомые прежде устойчивые слова - он легко
их подцеплял, то вдруг начинал говорить "вельми", "паки" и "зело", то,
напротив, "чисто конкретно", "в реале" и "париться". В речи его проскакивали
новые чужие имена, чужие обороты, и сам он был чужой.
"Летучий Голландец" раз в десять лет на один день причаливает к
острову, и мужественный Орландо Блум в черной бандане сегодня сходит на
берег к своей прекрасной Кире Найтли. Зрителю плевать, что она делала все
эти десять лет: ее время остановилось. Что бы с ней ни происходило - в час,
когда капитан Тернер сходит на берег, она должна явиться в указанное место,
готовая к бурному сексу и последующим релаксационным процедурам.
А я не ждала его сегодня. Я в какой-то момент вообще перестала его
ждать. Мне вдруг стало все равно, будет он ко мне возвращаться или не будет.
А он был уверен, что где-то есть окно, где я его жду и у детской кроватки не
сплю. Жду с готовым жареным мясом, с ночнушкой, с вышитыми занавесками. С
налитой и вечно горячей ванной, где никогда не оседает пушистая пена, со
всегда свежей любовью, с еще теплыми плюшками из духовки. И чтоб ребенок
загодя понимал, хочет ли папа маму (и тогда спит) или побороться с сыном (и
тогда бодрствует).
А я ждала его с ребенком в ветрянке и со срочной работой, за которую
обещали большие деньги, и хоть умри, а завтра надо сдать, а то не было денег
и еще два месяца не будет... и я кормила его, слушала рассказы, спала с ним,
а потом в три часа ночи вставала и шла к компьютеру делать работу, а его это
оскорбляло.
То у меня не было мяса. То у меня был первый день месячных и я вообще
ничего не могла, только корчиться. То у нас с Сашкой был серьезный разговор
о принципах - например, почему нельзя стирать двойки в дневнике, - и я
совсем не хотела внезапного вмешательства свалившегося с неба папы с его
срочными крутыми мерами.
Я долго поддерживала огонь горящим, плюшки теплыми, страсть живой, а
пену в ванне - неопадающей, но это мне оказалось не по силам. Не вышло
замереть на годы в терпеливой неизменности, со свечой у окна, со штопаньем
рубахи под лампой, в ожидании своего Солдата. Я жила своей жизнью, а Серегу
оскорбляло, что на время его исчезновения она не замирает.
И он начинал превращать историю про Солдата и Солдатку в историю про
Солдата и Шлюху, он искал свидетельств нелюбви, неверности, он кричал "да я
тебе не нужен!", "да ты меня давно не любишь!" - и высматривал в шкафу чужие