"Михаил Бутов. Известь" - читать интересную книгу автора

противоположных по диагонали углах, железные стулья привинчены к полу. Таня
смотрела ему в глаза - без укора и без ожидания во взгляде, но словно бы со
спокойной уверенностью в чем-то, относящемся к нему, но только ей одной
известном... Раз за разом Лампе все больше обвыкал в этом сне и если сперва
все искал слова, чтобы нарушить тяготившее молчание (но всегда просыпался,
когда совсем уже был готов сделать это), потом принял безмолвие, научился
ощущать себя нужным в нем и его, пусть еще скрытое, значение.
Сам он, не разомкнувши губ почти неделю, впервые пересилил себя и
обратился к другому, только когда заметил, что местность вокруг становится
знакомой. И спросил об этом сопровождавшего обоз юнкера, пугаясь неожиданной
массивности посвежевших слов, каждое из которых (даже союзы), оказывается,
заключало в себе куда больше того привычного и необходимого, чем соединялись
они друг с другом и с вещами. Юнкер ответил, что ночевать сегодня предстоит
в Лежанке. "Вернулись, твою мать..." В лазарете соседом штабс-капитана
оказался солдат с гниющей раной на животе - дух стоял нестерпимый. Но Лампе
уже достаточно окреп, чтобы выходить самому. Был Великий Четверг, и звонили
в тот ве-чер долго-долго.
В храме он с неприятным удивлением поймал себя на том, что присталь-но
рассматривает молодую женщину, молившуюся в тени у стены. Впрочем, тут же и
оправдался тем, что интерес его касался только внешнего несоответствия: лицо
ее казалось слишком тонким для местной уроженки, и оттого весь облик ощутимо
не вязался с грубоватым интерьером станичной церквушки. Дожидаться конца
службы он не стал: после ранения ему становилось тяжело дышать, когда
оставался на ногах слишком долго. Напротив церковного крыльца, у первых хат,
были сложены друг на друга несколько больших бревен, и Лампе присел там,
переводя дыхание. Ясное небо, тысячи звезд. Такого неба, как в южной России
весной, ему не доводилось видеть никогда и нигде. Он вспомнил Закревского,
поискал глазами пояс Ориона, но тот, должно быть, оставался по другую
сторону горизонта.
Чуть позже еще одна фигура появилась в дверях храма. Лампе уди-вился,
узнав женщину, которая привлекла недавно его внимание: казалось, молитвой
она была поглощена всецело и вряд ли что-либо может заставить ее уйти раньше
времени. Теперь, придерживая непослушные концы скромного серого платка, она
торопливо шла в сторону бревен, на которых он сидел, и, обманувшись
целеустремленностью ее походки, растерявшийся Лампе решил, что она
действительно направляется именно к нему, и под-нялся навстречу, но женщина
испуганно отшатнулась, когда он вырос перед ней так внезапно. Он начал было
бормотать извинения, но вдруг представил полумрак лазарета, спертое тепло
массы человеческих тел и испытал такое противление самой мысли, что
предстоит туда возвращаться, что круто завернул фразу и закончил вопросом,
не знает ли она дома, где его согласились бы принять сегодня на ночлег.
Женщина долго поправляла платок, прятала выбившиеся волосы, потом равнодушно
ответила, что можно остановиться у нее.
Идти оказалось недалеко: пятая или шестая хата от церкви. Первое, что
Лампе заметил, войдя: слишком много книг в доме.
- Хотите есть? - спросила она.
- Нет, благодарю.
- А молока? Я согрею.
- У вас петербургский выговор, - сказал Лампе.
- Да. Муж служил здесь доктором, на две станицы. Он был в Ростове,