"Ариэль Бюто. Цветы осени " - читать интересную книгу автора

случайной свидетельницей семейного обеда. Белая скатерть, столовое серебро,
хрусталь. Мы-то всегда ели на клеенке, из выщербленных разномастных
фаянсовых тарелок, и только по "великим праздникам" накрывали стол по всем
правилам, изображая респектабельную и обеспеченную семью.
Пьер развлекал невесту брата - хорошенькую блондинку, в которую, по
слухам, был влюблен. Я почти сразу ушла - и дело было не в ревности, просто
я ощутила глубокую горечь, поняв, что мне нет места среди этих элегантных и
благополучных людей.
Но вчера Пьер пригласил на чай меня одну - "в честь твоего дня
рождения", так он сказал. Мама без колебаний дала разрешение: Пьер "забыл"
уточнить, что его семья все еще не вернулась из Парижа...

Воображение меня не подвело, и я совершенно оробела: дом выглядел
безупречным и гостеприимным - только не для меня. Для своих. Знаю, знаю, я
мечтаю о величии, но не обманываю себя. В Бель-Иле, где каждому все известно
о нашей семье - отец-алкоголик, брат с безумной склонностью к
самоубийству, - я навсегда останусь гадким утенком. Не уверена, что Пьер
решился бы пригласить меня, будь его родители дома.
Он был сама любезность, вел себя так, словно мы и не переставали
общаться как добрые друзья. Я ожила, надеясь, что он забыл мучительную
сцену, что произошла между нами в Париже. Я ведь и впрямь стала совсем
другой женщиной, после того как нашла свой путь в жизни. Конечно, если бы я
не провалилась с таким треском на конкурсе - проклятые руки! - то стала бы
пианисткой и купалась в лучах славы, но теперь главное - правильно
распорядиться дипломом учительницы. Я вовсе не собираюсь всю жизнь возиться
с сопливыми детишками. Терпетъ не могу малышню.
Он накрыл стол в зимнем саду: чай, миндальное печенье. И естественно,
подарок - маленький розовый пакетик, перевязанный зеленой лентой. Сухо
поцеловал меня в щеку, давая понять: останемся друзьями, не более того. Я
чувствовала облегчение - и была раздосадована. Он спросил, какие у меня
новости. Кое-что рассказал о себе и начал разливать чай, ничего не сказав о
пакетике, на который я изо всех сил старалась не смотреть. Ничто из того,
чего я опасалась, принимая приглашение Пьера, судя по всему, не должно было
произойти, и... я была разочарована. Выдала ли я себя? Провоцировала ли его
своим поведением, сама того не желая? Или Пьер намеренно вел себя так
холодно, рассчитав, что я сдамся на милость победителя при первых же
признаках потепления в наших отношениях? Я пила обжигающий чай (кстати
сказать, терпеть его не могу!) и так сильно нервничала, что в горле стоял
комок. А потом волнение разрядилось и я не нашла в себе силы сопротивляться,
когда Пьер за руку повел меня в свою комнату.

Пойдем, сказал он. Коротко, но ясно. Это напоминало просьбу, но было
приказом. Мне показалось, что между нами возникло электрическое напряжение,
нечто среднее между болью и желанием, и я не смогла оттолкнуть его руку. Он
никогда не говорил, что любит меня, - будем честны! - но я доверчиво
позволила ему расстегнуть пуговицы на моей кофточке. Три маленькие
перламутровые пуговички, не бог весть что. Но когда он коснулся пальцем
ложбинки между грудями, глядя прямо мне в глаза, когда его ладонь легла на
мою шею, я почувствовала, что умираю от стыда и желания. Не отрицаю - я
поощряла Пьера, но инициатива все-таки принадлежала ему.