"Александр Бушков. Кошка в светлой комнате (Авт.сб. "Волчье солнышко")" - читать интересную книгу автора

девятьсот шестидесятом, в год, делящийся на двадцать...
- Бред собачий, - сказала Джейн.
- Но, парни, - прищурился Хэйвуд, - если наш Джон оказался великолепным
стратегом, почему бы не найтись и второму? Хотите пари? Кортеж еще в пути.
- Идет, - сказал я. - Пятьдесят монет против вчерашней "Ньюс".
- Принимаю.
- Ставлю столько же против позавчерашней "Ньюс", - сказал Хэйвуд. - Мы
тебя разорим на две газеты, Джон. Живо включай телевизор. Кстати, помните
историю с "Титаником"? Еще в девятнадцатом веке какой-то безвестный
фантаст предсказал его гибель - за двадцать лет до катастрофы...
- Но Джон не успел написать роман, - сказал я. - А я не успел выпустить
статью со своей статистикой. Так что в любом случае репутацию пророков нам
не заработать.
Я включил телевизор. Впереди ехал белый "форд" начальника далласской
полиции Кэрри, следом в окружении мотоциклистов скользил длинный черный
"линкольн", на подножках стояли телохранители, и еще несколько машин ехали
следом, блестели белые шлемы эскорта, где-то стрекотал камерой Запрудер -
кортеж тридцать пятого президента Соединенных Штатов Америки, самого
молодого президента за всю историю страны...
Последняя минута, про которую мы еще не знаем, что она - последняя.
Комната на шестом этаже дома в центре Далласа, штат Техас. Я стою возле
телевизора - не успел отойти. Джейн сидит, закинув ногу на ногу - красивые
ноги, загорелые, и на них умильно косится Сирил Хэйвуд. Джон по-прежнему
сидит на подоконнике. Тысяча девятьсот шестьдесят третий год. Двадцать
второе ноября, тринадцать часов двадцать девять минут...
Потом мы услышали крик телекомментатора, и крик Джекки, и машины
кортежа сбились в кучу, словно перепуганные овцы, и Клинт Хилл молотил
кулаками по багажнику, и "линкольн" на бешеной скорости помчался в
госпиталь Святого Варфоломея, в коридоре бегали и что-то кричали.
Двигаясь, как заводная кукла, я поднялся, достал из бумажника пятьдесят
долларов и протянул их Джону. Хэйвуд сделал то же самое. Джон машинально
принял банкноты, зачем-то стал их считать, а Джейн вдруг бросилась к нам
и, плача, что есть силы хлестнула по лицу сначала меня, потом Сирила...


...Я сидел на холодной железной скамейке внутри броневика. Казалось,
никто не заметил моего исчезновения в галлюцинацию номер два - значит, я
никуда не исчезал, это было очередное наваждение, сон в солнечный день,
сначала какой-то дикий город, потом Даллас восьмидесятилетней давности...
Я чертыхнулся про себя и стал исподтишка разглядывать попутчиков.
Это были крепкие широкоплечие мужики в зелено-пятнистых комбинезонах,
усталые, пропотевшие и хмурые. У них был вид косарей, возвратившихся со
страды, где трудились до ломотной бесчувственности тела. Двое курили,
затягиваясь полной грудью, один прихлебывал что-то из фляги, один баюкал
забинтованную до локтя правую руку, тихонечко постанывая. Остальные просто
сидели. На меня никто не смотрел. В корме были свалены автоматы и какие-то
странные широкогорлые ружья. На поясах у потных и хмурых висели тяжелые
кинжалы, а шею каждого защищал широкий кольчужный ошейник.
- И вообще, это все зря, - сказал, ни на кого не глядя, мой сосед. Все
повернулись к нему. - Нужно делать облаву, а так мы сто лет