"Александ Бушков. Сталин: Схватка у штурвала" - читать интересную книгу автора

большевиками перед финансировавшими их немцами". Но жестокая правда истории
в том, что воевать молодая республика попросту не имела ни сил, ни
возможности. В первую очередь оттого, что никто не хотел воевать.
Кстати, по воспоминаниям Ф. Раскольникова, термин "похабный" выдумали
не критики большевиков, и даже не Ленин первым его запустил в обиход:
делегаты с фронта, добравшись до трибуны, в голос твердили одно: "Дайте мир,
пусть похабный!".
Было бы самоубийством воевать с Германией - тоже разоренной и
истощенной войной, но находившейся по всем параметрам в гораздо лучшем
положении. Ленин и его сторонники это прекрасно понимали. Другую позицию
занимали так называемые "левые коммунисты" во главе с "любимцем партии"
Бухариным, за которым числилось одно-единственное достоинство: о чем бы ни
зашла речь, он мог часами предаваться ужасающему словоблудию (за что
насмешник Троцкий тогда же окрестил его "Коля Балаболкин"). Бухаринцы стояли
как раз за продолжение войны любой ценой. Правда, при этом они не
рассчитывали не то что на победу, но даже на ничью. Они с самого начала
знали, что новорожденная Советская Россия тевтонами будет моментально
разбита. Но этого именно они и жаждали, на несколько десятков лет
предвосхитив знаменитый тезис председателя Мао: "Чем хуже - тем лучше".
Дальний расчет у бухаринцев был незатейливый и людоедский: гибель Советской
России под ударом кайзеровской военной машины должна стать примером и уроком
для "мирового пролетариата", который, узрев этакое варварство, устыдится,
воспрянет и поднимется на тот самый последний и решительный бой, сметая
"старые режимы". О чем со свойственным ему всю сознательную жизнь
простодушным цинизмом вещал тогда сам Коля Балаболкин-Бухарин:

"Наше единственное спасение заключается в том, что массы познают
на опыте, в процессе самой борьбы, что такое германское нашествие, когда у
крестьян будут отбирать коров и сапоги, когда рабочих будут заставлять
работать по 14 часов, когда будут увозить их в Германию, когда будет
железное кольцо вставлено в ноздри, тогда, поверьте, товарищи, тогда мы
получим настоящую священную войну".

Однако после жесточайших дискуссий и накаленной сшибки мнений победила
ленинская точка зрения, которую столь же цинично (но отнюдь не так
простодушно) озвучил тогда же Троцкий:

"К мирным переговорам мы подходили с надеждой раскачать рабочие
массы как Германии и Австро-Венгрии, так и стран Антанты. С этой целью нужно
было как можно дольше затягивать переговоры, чтобы дать европейским рабочим
время воспринять как следует самый факт советской революции и, в частности,
ее политику мира".

Другими словами, имело место лишь временное отступление, чего
твердолобые бухаринцы как раз и не понимали... В нашей историографии (и
отнюдь не одной лишь национал-патриотической) принято ругательски ругать
Троцкого за его известную декларацию: "Войну более не ведем, мира не
подписываем, армию распускаем". Но соль в том, что это была опять-таки
вполне продуманная акция, о которой пишет сам Троцкий: "Известно, что даже в
Германии, среди социал-демократической оппозиции, ходили настойчивые слухи о