"Мансур Абдулин. 160 страниц из солдатского дневника " - читать интересную книгу автора

Помню румын, сдавшихся нам без боя.
- Антонеску капут! Сталин гут! Рус камрад гут!
Наяривают в губные гармошки нашу "Катюшу".
А кони у них - загляденье. Красивые, ухоженные. Сбруя вся кожаная,
скрипит. Дуг нет, хомутов нет. Только широкие толстые лямки. Повозки крыты
по-цыгански. Среди них очень богатые, на резиновом ходу - целые вагоны-люкс
с окнами и занавесками. Наша стрелковая дивизия в один момент превратилась в
кавалерийскую - все сели на коней!.. Но через сутки коней пришлось оставить.
Видели вы на войне раненого коня? Я видел. Это был конь, на котором я с
пылу с жару проскакал несколько километров и с которым вместе упал,
перевернувшись раза три через голову. И вот он сидит, упираясь в землю
передними ногами. Перебирает ими, как пританцовывает. Весь мокрый. Мускулы
трясутся от напрасного усилия - еще не понимает, что уже не встать ему.
Ноздри раздуты воронками и розовы от крови. Стонет как человек и смотрит на
меня широко открытыми глазами, из которых катятся слезы. А я стою и не
нахожу сил его пристрелить... Остановился кто-то из пожилых солдат и
прекратил мучения раненого коня: вложил ему в ухо карабин и выстрелил... Вот
пишу эти строки и плачу. От чувства нашей вины перед всем живым и таким
гармоничным в природе. Что думал раненый, тяжело умирающий конь, глядя в мои
глаза широко открытыми глазами? Что люди - противоестественная, уродующая
природу сила? Да нет, понимать дано лишь самой этой силе. В ту предсмертную
минуту от меня же, от человека, конь ждал спасения и помощи...
Артиллеристы наши сначала решили поменять своих "монголок" на румынских
битюков-тяжеловозов, но через сутки их выпрягли. И хорошо, что "монголки",
которых было забраковали, не обиделись на своих ездовых и бежали, как
преданные собаки, рядом. Маленькие ростом и лохматые, злые и кусучие,
монгольские коньки-горбунки оказались очень выносливыми и хорошо служили нам
всю войну. А румынских коней нам одного за другим пришлось оставлять в
чистом поле. Хоть сытые и красивые, слишком они оказались нежными для войны.


* * *

В Калач-на-Дону ворвались наши танкисты одни. Мы, пехота, вошли в
освобожденный ими город через сутки.
Перед самым почти Калачом, сильно растянувшись по большаку - кто еще на
коне, а кто пешком, - слышим вдруг:
- Воздух!..
Откуда быть авиации? День туманный. Но шум моторов слышу.
А потом и увидел: на высоте, кажется, не более ста метров летят пузатые
немецкие бомбовозы. Летят вдоль дороги - по ходу нашего движения - и сыплют
бомбы. Падая густой россыпью - того и гляди пришибет пузатая чурка одним
своим весом - и ударяясь о землю, эти бомбы не сразу взрывались: за то
время, пока они кувыркались и елозили по скользкому снегу, еще не
взорвавшись, много можно было успеть сообразить и сделать. Сравнительно
много.
...Какие-то секунды я вместе со всеми еще продолжаю убегать от падающих
бомб по ходу движения, перепрыгиваю через тех, кто, повинуясь команде
"воздух!", упал ничком. Где огибаю, а где перепрыгиваю через чурки со