"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Тень императора (Авт.сб. "Тень императора") (детск.)" - читать интересную книгу автора

спустился, ходил-бродил, умилялся сталактитам и вдруг увидел, что выхода
нет.
- Как - нет? - заинтересовалась Сита.
- Вот так и нет. Завал. Тривиальный завал, Ситочка, гроза альпинистов и
спелеологов. К счастью, у него был телесвязник и "луч" - портативный
приборчик для определения толщины завала. Он включил его и услышал голоса.
Очень слабые, едва различимые, они походили на шум зрительного зала в
антракте. Пещера шушукалась и переговаривалась на сотни голосов мужских и
женских. Сильно мешал фон - то гром, то выстрелы, то завывание
автомобильной сирены, то колокольный звон, далекий и близкий. Пораженный
спелеолог выключил прибор - и все смолкло. Снова включил, и голоса в
пещере снова ответили. Бергонье не был мистиком, но материалистически
объяснить этот феномен не мог. Забыв о телесвязи, о том, что его уже ищут,
ученый начал экспериментировать. Через полчаса он уже знал, что дело не в
приборе, а в его дочерней части - амплифере, повышающем частоту волн. Это
он извлекал из великого безмолвия пещеры все странные звуки и голоса,
усиливал их, позволяя даже различать слова: то французские, то английские,
то на неизвестных Бергонье языках. Когда его наконец нашли, обнаружилось,
что амплифер работал в необычных условиях - в зоне повышенной
радиоактивности. Вот тут и выступает на сцену советский физик Николай
Гришин, теоретически обосновавший эффект Бергонье. Экспериментируя в
пещере и в лаборатории, он открыл, что звуковые волны в" атмосфере не
затухают полностью, а движутся с постоянной амплитудой и частотой,
приближающимися к нулю. Цепью обратной связи, поддерживающей жизнь этих
звуковых колебаний, является сама атмосфера. Это как бы кашица из звуков,
как планктон в океане. Все есть. И первые архейские катастрофы, и голоса
юрских джунглей, и все автомобильные гудки, когда-либо прогудевшие, и все
телефонные звонки, когда-либо прозвеневшие, и звон всех мечей, и шпаг, и
столовых ножей, и грохот всех войн с сотворения мира, и все звуки
человеческой речи на всех языках и диалектах. Даже не триллионы и не
квинтильоны, а какие-то немыслимые количества звуковых волн, не
сливающихся друг с другом. Потому что ни один звук не умирает, Ситочка.
Закричал на охоте пещерный человек - до сих пор кричит; сказал речь
Цицерон - и бежит она вокруг света второе тысячелетие. Давно истлели в
гробах все великие актеры прошлого и все великие трибуны прошлого, а все
когда-либо ими сказанное еще звучит, и наша с вами болтовня не умрет, а
останется в эфире и может быть записана и воспроизведена через тысячу лет.
И все это открыл нам амплифер Бергонье, поднявший уровень "вечных звуков"
до порога слышимости, до испугавших вас тридцати децибелов.
На этот раз децибелы не испугали Ситу. Крис же внимал с нескрываемой
завистью: так свободно он мог разговаривать только у себя в студии записи,
да и то разве так! А Вадим, немножко рисуясь - еще бы, ведь он уже был
знаком с интонационным богатством великих актеров прошлого, - кратко
закончил рассказ. Он упомянул об англичанине Фонда, сконструировавшем
прибор для записи неумирающих звуков, о том, как в поисках нового термина
соединили два имени - Гришина и Фонда - и как это пополнило международный
словарь. Раскройте его на букву "Г" и прочтите: грифон, грифонозапись,
грифонограмма, грифонотека и даже грифонология. Так родилась наука,
определяющая, кому принадлежит "пойманная" фраза, речь, обрывок разговора,
совещания или спектакля.