"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Всадники ниоткуда (Трилогия "Всадники ниоткуда", #1)" - читать интересную книгу автора

споткнуться, только бы не упасть", - повторила предостерегающая мысль.
- Не затягивайте, Бонвиль, - сказал невидимый голос, - дублей не будет.
- Ничего не будет, - ответил Бонвиль, отходя назад и предоставляя мне
желанную передышку. - Я не достану его левой.
- Так он достанет вас. Я перестрою сюжет. Но вы супермен, Бонвиль, -
таким я вас задумал. Дерзайте.
Бонвиль снова шагнул ко мне.
- Значит, был разговор? - усмехнулся я.
- Какой разговор?
Передо мной снова был робот, все забывший, кроме своей сверхзадачи. А я
вдруг почувствовал, что моя спина уперлась в стену. Отходить было некуда.
"Конец", - безнадежно подумал я.
Его шпага снова поймала мою, метнулась назад и вонзилась мне в горло.
Боли я не почувствовал, только что-то заклокотало в гортани. Колени у меня
подогнулись, я уперся шпагой в землю, но она выскользнула из рук.
Последнее, что я услышал, был возглас, прозвучавший, казалось, с того
света:
- Готов.




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЕСТЬ КОНТАКТ!


24. ПРОБУЖДЕНИЕ

Все последующее я видел урывками, бессвязным чередованием расплывчатых
белых картин. Белое пятно потолка надо мной, белые, не затемняющие комнаты
шторы на окнах, белые простыни у лица. В этой белизне вдруг сверкали
какие-то цилиндрические никелированные поверхности, извивались, как змеи,
длинные трубки и склонялись надо мной чьи-то лица.
- Он в сознании, - слышал я.
- Я вижу. Наркоз.
- Все готово, профессор.
И все по-французски быстро-быстро, проникая в сознание или скользя мимо
в хаосе непонятных, закодированных терминов. Потом все погасло - и свет, и
мысль, и вновь ожило в белизне оформления. Опять склонялись надо мной
незнакомые лица, блестело что-то полированное - ножницы или ложка, ручные
часы или шприц. Иногда никель сменялся прозрачной желтизной резиновых
перчаток или розовой стерильностью рук с коротко остриженными ногтями. Но
все это длилось недолго и проваливалось в темноту, где не было ни
пространства, ни времени - только черный вакуум сна.
Потом картины становились все более отчетливыми, словно кто-то
невидимый регулировал наводку на резкость. Худощавое строгое лицо
профессора в белой шапочке сменялось еще более суровым лицом сестры в
монашеской белой косынке; меня кормили бульонами и соками, пеленали горло
и не позволяли говорить.
Как-то я все-таки ухитрился спросить:
- Где я?