"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Глаза века (Сборник "Мир приключений")" - читать интересную книгу автора

- Я не кадет.
- Верю, - сказал он и крепко, по-дружески, пожал мне руку.
Это было в субботу, накануне того воскресенья, которое началось с
поездки в Охотный ряд и от которого остался пожелтевший, протертый на
сгибах номер "Раннего утра".



3

Никакой калитки не было. Мы просто шагнули в прошлое, как гости
уэллсовской Утопии. Подъехав на автобусе к Дому союзов, мы тут же и вышли
против того же Колонного зала и устья Большой Дмитровки. В первый момент я
даже не обратил внимания на то, что вместо входа в метро напротив висела
огромная вывеска - анонс театра Незлобина, извещавший о предстоящей
премьере "Орленка".
Стало как будто чуть-чуть светлее. Это исчезли две многоэтажные
громадины, окаймляющие ныне бывший проезд Охотного ряда, - гостиница
"Москва" и Дом Совета Министров. Вместо них лепились друг к другу
несколько грязных, не то бурых, но то рыжих двухэтажных домишек,
подпиравших с боков древнюю церковку, задорно выползшую на и без того
узенький-преузенький тротуар. Да и самый проезд стал словно уже и грязнее.
Асфальт мостовой превратился в неровный стесанный камень, засоренный
грязью и мусором. Я различил конский навоз, битую щепу, куски картона и
досок, раздавленную зелень и даже чью-то соломенную шляпу, вернее, ее
разорванные остатки, которые колеса и ветер относили вправо, к потоку с
Тверской.
Изменилось и самое привычное для нас - уличный шум. Станьте где-нибудь
на углу людной московской улицы и прислушайтесь к тому, что происходит
вокруг. Вы услышите негромкое жужжание автомобилей, монотонный рокот
автобусных моторов, громыхание дизелей на тяжелых грузовиках, свистящее
шуршание шин. И за всем этим, как вода, напитывающая землю, - человеческий
гомон, ровный, привычный гул людского уличного потока, не умолкающий с
утра до ночи. Сейчас это обилие шумов стало иным, дробилось мельче, но
громче в хаосе режущих ухо звуков. Ржали лошади, стучали подковы о камень,
с лязгом высекая искры, скрипели колеса, визжали несмазанные рессоры телег
и пролеток, гремели бочки на подводах, свистели городовые. Да и
разбавляющий этот гул нестройный человеческий гомон был сейчас громче,
зычнее, раскатистее, словно шумел рядом с нами не обычный уличный поток, а
более обильное, тесное и крикливое человеческое скопление. Так оно и было:
в двух-трех шагах от нас начинались палатки Охотного ряда.
Я не часто бывал в детстве в Охотном ряду и хорошо помню, с каким
любопытством озирался по сторонам, пробираясь в то воскресное утро сквозь
рыночную толпу. Меня все занимало - и мертвое изобилие дичи, словно
копирующее полотна Снайдерса, и багровые туши быков, подвешенные на крюках
в полутьме мясных лавок, и гигантские ножи мясников, похожие на мечи
шекспировских феодалов, и хозяйские бороды, растущие прямо от глаз и ушей,
и вся окружающая суетня, и лица, и запахи, и божба, и ругань.
Сейчас я рассматривал все это со смутным чувством разочарования, даже
огорчения, пожалуй. Яркая картинка прошлого, запечатленная в памяти, вдруг