"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Фирма "Прощай, оружие!"" - читать интересную книгу автора

"Веги". То была уже другая "Вега", или, вернее, ее окончательный вариант.
Повысилась не только мощность индукторов, но и способность повиноваться:
выключая возбудитель, я не только приостанавливал опыт, но и полностью
стирал "импульсы", уже воспринятые нервными рецепторами".
Браун тут же мысленно отметил, что стереть их не удалось. Или Лефевр
упустил момент, позволил смерти обогнать волю к жизни, или аппарат был
выключен не полностью и опыт не приостановлен, или же, наконец, "Вега"
попросту не сработала. Последнее Браун, подумав, отверг: "Вега" была слишком
совершенным созданием, чтобы так грубо ошибиться в самой ответственной
стадии опыта.
Второй листок начинался с объяснения: Лефевр, как бы продолжая когда-то
начатый разговор с Миленой, писал:
"Я должен закончить наш спор, Милена, и сказать правду теперь - позже
она будет для тебя убийственной. Каюсь, меня устраивали наши отношения: и
твой отказ от нашего брака, который якобы мог помешать твоему служению
науке, и даже то, что полоумный Бертье был тебе дороже меня, потому что
олицетворял для тебя более высокую стадию науки, чем я. И я не требовал от
тебя большего, ибо оно в конце концов раздавило бы даже ту крошечку счастья,
которое скрашивало для меня мои тюремные дни у Бертье. Но произошло
непредвиденное: я открыл тебе "Вегу", и мираж увлек тебя, мираж иллюзорных
благ, которые она якобы могла принести людям: исцеление от горестей, тихую
радость, наслаждение, покой. Я не рискнул огорчить тебя: ты даже готова была
уйти от Бертье и работать только со мной в любых (я помню, как ты
подчеркнула - в любых) условиях. Но искусственная радость не нужна
человечеству, и мое открытие (даже без меня) все равно бы использовали в тех
же целях, для которых я его создавал. Начинаю с признания: я не француз,
Милена, я немец по отцу и фамилию моей матери взял только после войны, когда
мои опыты с Мидлером в одном из наших лагерей в Польше отняли бы у меня
свободу, а может быть, и жизнь, во всяком случае - будущее. Политически
сейчас я то, что зовут реваншистом, а морально - враг всего, что связано с
благом так называемого человечества. Помнишь наш спор об этом благе и мои
возражения? Я не удержался и прямо сказал, что с моей точки зрения никакого
человечества нет, а есть свора хищников, в которой сильный всегда сожрет
слабого. Ты огорчилась и расстроилась до такой степени, что я пожалел о
сказанном и сослался на шутливое желание тебя подразнить. Ты мне поверила,
но я уже не рискнул на дальнейшее испытание этой наивной веры и не сказал
тебе, что "Вега" как раз и рассчитана на то, чтобы сократить твое паршивое
человечество наполовину.
Почему я до конца раскрываю себя? Да просто потому, что не знаю, чем
кончится опыт. У меня нет людей-кроликов, каких у нас с Мидлером были тысячи
в лагере, а отвечать по французским законам за смерть испытуемого я не хочу.
Потянется ниточка в прошлое, и конец всему. Значит, один выход: сесть самому
перед индуктором и встретить удар. Я не слишком отягощен тем, что вы
называете совестью, но и не трус, - ты знаешь. Знаешь и способ. Ввести
кодированные программы, нажать белую кнопку и встретить волну. Гипноза не
нужно. Я сам буду проходить и контролировать испытание..."
На этом кончались листки, написанные почти десятилетие назад. Они были
интересны для криминалиста, для писателя, но не для ученого. Технически
ничего нового Брауну они не открыли. И действие "Веги", и ее назначение он
уже уяснил раньше - просто любопытно было заглянуть в душу такой черноты,