"Федор Абрамов. Дом" - читать интересную книгу автора

покойной в дому стояли. Нет, это, наверно, уж после вас, когда вы в город
уехали. Ничего люди, хоть и говорят, что вор на воре, а у нас лучинки не
тронули. Старуха у них была, Максимиха, старая такая, вся седая, нос
крючком. Вот она и нагадала нам с Татьяной. Мне сразу сказала: тебе,
говорит, век горевать, век куковать. Так оно и вышло: век не мужья жена, не
законная вдова. А у Татьяны ручку-то взяла, аж прослезилась даже. Ей-богу.
Вот, говорит, у кого рука-то из золота чистого отлита. Высоко, говорит,
взлетишь, высокого лету птица, на самой Москве гнездо совьешь... И вот ведь
какая стойка, какая выдержка у человека! До двадцати восьми годов не
потеряла головы, не свернула в сторону. А уж женихов-то у ей было! Косяки.
Стаи. Сами знаете, в маму красой, не я, страховидина. Девки все глаза
проплакали, на корню засохли, а эта не знает, как от них отделаться. Один
другого лучше! Иван Спиридонович, комсомолом всем в районе командовал,
директор школы Олег Окимович, Вася Черемный, инженер леспромхоза... Да всех
и не перечислить. А на этого ейного москвича, когда он в Пекашине объявился,
надо правду говорить, я и смотрела-то через раз. Лысый, плешь на голове, как
яичушко из утиного гнезда выглядывает, в очках, занимается - не во всяком
месте и скажешь: по чердакам да по клетям пыль глотает, старье бывалошное
собирает. Да разве сравнишь его с теми? А моя Татьяна, гляжу, сразу
вцепилась, сразу в горницы повела, в сарафан старинный вынарядилась, ленту в
косу заплела. А через неделю-две - провожать своего Иосифа поехала - письмо
с дороги: сестра, кончилась моя девичья жизнь, я взамуж выхожу...
Лиза перевела дух, посмотрела на братьев и закончила назидательно:
- Да, вот так надо добывать счастье-то. А что мы? Живем - куда
поволокло, потащило, и ладно...

3


Им не дали наговориться досыта, обсказать-обкатать все семейные дела.
Повалили бабы - одна за другой.
Сперва соседка Дарья, жена Софрона Мудрого (эта неслышно, как мышь,
вошла, вся выгорела, вся высохла от рака), потом Маня-коротышка, потом
Александра Баева, Оксинья-жаровня, Фекола - два уха. И удивляться не
приходилось: в деревне всегда на свежего человека как на огонек бегут, а у
Лизы еще вдобавок с незапамятных времен вдовы солдатские, да старушонки
престарелые, да всякая пришлая нероботь вроде Зины-тунеядки, высланной из
Ленинграда за "хорошую" жизнь, коротали время. В замешательство всех привела
Анфиса Петровна. Анфиса Петровна редко когда заулок своего дома переступает,
а зимой в последние годы месяцами в районной больнице лежала: тяжело
выходила война. Но подкосила-то ее, сокрушила напрочь даже и не война, а
смерть мужа. В пятьдесят четвертом году, вскоре после смерти Сталина, Фокин,
тогдашний первый секретарь райкома, добился: с Лукашина скостили шесть лет,
подчистую все неправедные грехи сняли. И вот какая судьба у человека! Через
все ужасы, через блокаду прошел, пуля немецкая не взяла, все
несправедливости, все понапраслины от своих вынес, а от ножа бандитского не
уберегся. И когда? Когда уж в руках бумаги об освобождении держал.
Зашел Иван Дмитриевич напоследок в барак проститься со своими
товарищами, с которыми три года за проволокой мыкал. А там, в бараке, шпана,
уркачи чего-то не поделили, своего шпаненка учат: волосы заживо огнем бреют.