"Ахмедхан Абу-Бакар. Ожерелье для моей Серминаз" - читать интересную книгу автора

боя баранов. Видно, язва души тоже обнаруживает себя только в том случае,
когда коснешься ее чем-нибудь острым. Не потому ли, стоило мне произнести
сокровенное имя, как вся боль сердца выплыла наружу?
Но как возникла эта боль и откуда такие страсти? Неужели оттого лишь,
что в роду Мунги был человек, который пренебрег искусством своих предков и
ударился в сочинительство стихов и песен - избрал себе иное искусство? Но
ведь легендарный далайче - народный поэт Мунги Ахмед прославился не только в
чужих краях, но и в родном селении, хотя некоторые фанатики и прокляли его
за то, что он писал свои стихи поперек строк священного Корана.
Мунги Ахмед, скиталец, обошедший и объехавший почти полмира, был
известен еще и как "покоритель шайтанов". В начале нашего века он привез из
Парижа и показал в Кубачи первый кинофильм. Потрясенные этим чудом, земляки
решили, что это не что иное, как шайтаны: не зря же они появляются только в
темноте. И этого человека чтили не только при жизни, его не забывают и в
наши дни. Чтит его и Даян-Дулдурум, тот самый Даян-Дулдурум, который в одном
из сирагинских аулов отдал своего доброго аргамака вместе с английским
седлом за один лишь мудрый рассказ, даже и не за рассказ, а за притчу.
Но я-то почему должен выискивать худое в роду Мунги? Или, может, это
именно в нашем роду был человек, вызвавший к себе такое презрение? Кто же он
и что он сделал? Не знаю и ничего не могу понять. Мне известно одно:
когда-то между нашими родами случилось нечто более значительное, чем
убийство, ибо даже кровная месть давно уже канула в прошлое, а вот это
осталось в памяти рода...
Мать меж тем продолжала на веранде свой монолог, обращая его теперь ко
мне:
- Лучше бы руки твои отсохли прежде, чем коснулись этой женщины! Лучше
бы ты ослеп, чтоб никогда не увидел ее! Пусть бы оглох, только бы не слышал
ее вкрадчивого голоса! Да чтоб окаменел твой бесстыжий язык раньше, чем ты
скажешь ей слово любви!
Я невольно подумал, как трудно было бы уцелеть человеку на белом свете,
если б от проклятий действительно умирали. Ведь в этом случае не
понадобилось бы и армий: пригласи десяток вдовушек из нашего аула, и они
извергнут ровно столько проклятий, сколько воинов в стане врага.
- Ну и мастерица же ты плести веревки из слов! "Да чтоб... Да чтоб..."
Хватит! Неужели ты не видишь, все соседи залезли на крыши! - тихо говорил
дядя, обращаясь к матери мягко, словно боялся, что она начнет плести такую
же веревку и для него, - Тише, тише, Айша, уже и ставни скрипят у людей...
- Пусть скрипит все на свете, но такого позора я ему не прощу! -
продолжала во весь голос моя добрая мать.
- Что случилось, соседка? - спросила с крыши соседней сакли Мицадай,
старуха с таким сморщенным лицом, что всякий раз, глядя на него, мне
хотелось взяться за горячий утюг. Мицадай - первая в нашем ауле сплетница,
даже имя ее говорит об этом: Мицадай - значит "Тетя-крапива!" - Корова твоя
околела, что ли? Уж очень громко кричишь...
Да, на уме у Мицадай постоянно одно и то же: наша бесхвостая корова. На
днях Мицадай и еще несколько соседок разговорились у колодца. Неизвестно,
кому из них пришло в голову помечтать: а что бы каждая попросила, если бы
сейчас на край колодца опустился ангел? Одна сказала: "Попрошу, чтобы новая
работа моего сына удивила самых лучших мастеров!" Вторая призналась: самое
большое ее желание - чтобы в этом году ее внучка сдала экзамены в