"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу автора

впоследствии "Весов", начала борьбу за власть и влияние и вскоре вышла в
этой борьбе победительницей. Как всегда в искусстве, она была нетерпима. Ей
казались отсталыми все, кто не сочувствовал ей. Надо быть справедливыми:
основания к этому у "декадентов" были.
Еще и теперь, читая брюсовские предисловия к его ранним сборникам или
статьи и заметки Ив. Коневского, нельзя не поддаться очарования:
действительно кажется, что это были коротко промелькнувшие годы каких-то
безотчетных надежд, безотчетных предчувствий, действительно понимаешь
головокружение и прерывистость дыхания у людей, вдруг заменивших традиции
"общественности" и "борьбы за идеалы" перспективами всемирными и
вечночеловеческими. И сочувствие это не уничтожается даже тем, что сейчас
все позиции модернизма сданы, что мы знаем, как пусты оказались его выкрики
и как бледно наследство.
Есть какое-то величие в этом общем и неудержимом устремлении к
"последним тайнам" на перегоне двух столетий, в перекличке далеких друг от
друга голосов, как есть грандиозная поэзия в восхождении строителя Сольпеса
на башню - лубочнейшем, в сущности, и грубейшем образе.
На современников все это должно было действовать неотразимо.
Я думаю, что брюсовское замечание "хотя и не символист" не столько
отражало литературно-партийную узость, сколько недоумением перед равнодушием
поэта к мерещившимся ему перспективам.
Но прошла четверть века. Все стало прахом, что казалось небывалыми
художественными открытиями, и только то уцелело и бессмертно, что - как
"Сольпес" - согрето и спасено внутренним жаром как бы мотивирующим форму,
всегда понятным и всегда заразительным. Формы же, выдуманные ради них самих,
оказались явно мертворожденными и погребли под своею пылью "остатки мысли и
обломки чувства".
Писать мы будем все-таки как Лев Толстой, а не как Леонид Андреев.
Нельзя решить, сказалась ли в том, что Бунин остался в надменном и
трезвом одиночестве среди разгула модернизма, его внутренняя сила или
недостаток впечатлительности. Я опять повторю: не одни лишь слабые головы
вскружило декадентство. Но теперь он может быть горд своей непоколебимостью.
Его проза, даже среди самых "буйных" годов, ничего не потеряла в своей
свежести. В ней нечему стареть. Его стихи, даже если помнить об их связи с
Майковым и Голенищевым, с эпохой оскудения поэзии, все-таки лучше стихов
почти всех его сверстников, именно благодаря отсутствию всяких "завоеваний";
они проще, суше, точнее, приятнее.

* * *

Бунин упрекает в близорукости критиков, нашедших в его даровании
"что-то тургеневское, что-то чеховское". На Чехова он действительно похож
мало. Тургенева же иногда напоминает более, чем какой-либо другой из наших
писателей: есть "что-то тургеневское" в этом смешении помещика, любящего
осеннюю охоту, самовар и беседы о земстве, с русским "эллинством", чуть-чуть
брезгливым. От Тургенева же у Бунина и любовь к вещи, всегда стройная и
ясная ее композиция.
Мастерство художника есть не что иное, как умение сказать именно то,
что хотел сказать, - то что представилось в спокойные часы обдумывания, а не
случайно отвлекло в пылу работы. Проза Бунина - образец настоящего