"Георгий Адамович. Литературные заметки книга 1 (1928-1931)" - читать интересную книгу автора

настолько опасные изгибы, что они ставят под вопрос будущее всего его
таланта" (Воронений А. Лит. типы. С. 115). "Он напуган возможностью
механизации жизни и человека и, по-видимому, в коммунизме готов видеть
противника этой жизни... при таких настроениях очень легко скатиться в
доподлинно художественную реакцию" (Там же. С. 116).
Итак, для Воронского Леонов недостаточно "идеологически выдержан".
Критик упрекает Леонова в том, что он - "ходатай за маленького безвестного
человека". Он цитирует слова одного из леоновских героев: "За правду кровью
платить надо, - а кровь - она дороже всяких правд", - и, основательно
замечая, что "это положение целиком взято у Достоевского", тут же далеко не
столь основательно говорит, что оно "целиком абстрактно", и пугает Леонова
"выходом из строя жизни".
Переведем всю эту двусмысленно-условную литературщину на простой язык.
Из всего сказанного Воронским несомненно одно: Леонов гораздо больше занят
душой человека, чем пропагандой коммунизма. Упрек превращается в похвалу, и
если бы этот упрек не мог быть сделан, Леонов, конечно, не был бы
художником. В ранних своих повестях Леонов пристально вглядывается в жизнь и
никаких готовых схем не принимает извне. Он "сомневается и раздумывает" - и
если теперь из последнего его романа постараемся узнать, к чему его сомнения
и раздумия привели, то ответ, кажется, должен быть таков: меняются эпохи,
меняется строй жизни, быт. уклад; меняется оболочка, - но человек не
меняется; и вечным предметом искусства остается его душа... Когда писатель
это понял и всем своим существом ощутил - к нему уже неприменимы паспортные
клички "советский" или "зарубежный". Он просто русский писатель, где бы он
ни жил и законам какой страны ни подчинялся бы. Московские критики отрицают
это; не будем им подражать. И главное: объясним им "во избежание досадных
недоразумений", что писатель типично эмигрантский для нас так же неприемлем,
как и типично советский, - и что в эти узкие, временные, откровенно
преходящие формулы втиснуть истинное искусство им никогда не удастся.
Воронский брюзжит на Леонова как раз за то, что в нем наиболее ценно.
Роман "Барсуки" обратил на Леонова общее внимание. О книге этой в свое
время достаточно писалось. Одобрения были смешаны с упреками: роман казался
скороспелым, сыроватым, цветистый стиль его чаще раздражал, чем радовал.
Описывались в нем "зеленые", то есть дезертиры, ведущие партизанскую борьбу
с советской властью. Скорее в целом, чем в частностях, этот роман убеждает,
то есть скорее по окончании, чем во время чтения. На некотором расстоянии
виден становится его замысел и проясняется общая картина, развернувшаяся
очень широко. Роман не был вполне удачен, но доверие к силам автора внушил
большое.
"Вор" это доверие удваивает. Несомненно, Леонов испытывает сейчас
сильнейшее влияние Достоевского, - как раньше он находился под влиянием
Лескова. Самый переход от Лескова к Достоевскому есть признак духовного
роста. Читатель, вероятно, заподозрит, что Леонов воспринял влияние
Достоевского поверхностно, по-ученически. Нет, - и это-то более всего в нем
и замечательно. Леонов не подражает Достоевскому и не внешнюю его манеру
перенимает. Он как бы входит в его внутренний мир и по-новому, по-своему его
вновь оживляет, вновь заселяет живыми образами. Никакой параллели между
Достоевским и Леоновым я не провожу, и, конечно, это сейчас было бы делом
опрометчивым, безвкусно-торопливым, почти непристойным. Но нет ничего
невозможного, что когда-нибудь эта параллель будет проведена, и, повторяю,