"Георгий Адамович. Литературные заметки книга 1 (1928-1931)" - читать интересную книгу автора

и погрустить, и усомниться, и устать, и поскучать, - не надрывает ли она
себя этой монотонной, беспричинной восхищенностью и не губит ли своей
поэзии? Это все относится к внутренней "трудности" Цветаевой. А внешне?
Цветаевой, по-видимому, претят певучесть и гладкость, ей опостылели
сладковатые итальянизмы русской стихотворной речи, она заставляет свой стих
спотыкаться на каждом шагу, ей хочется грубой, дикой выразительности... Беда
в том, что эти желания ее упали на слишком благодарную почву. Оказалось, что
Цветаева "преодолела" музыку слишком легко, и даже никакой борьбы с музыкой
у нее не вышло, а та просто исчезла из ее поэзии, бесследно и окончательно,
по первому требованию. Ухо начинает все чаще изменять нашему поэту. Я не о
таких мелочах говорю, как невозможные для произношения сочетания согласных
(вроде, например, такого стиха: "лампа нищенств, студенчеств..." - шесть
согласных подряд), а о потере чувства ритма, иногда очевидной.
Еще и еще мог бы я продолжить эти "оговорки". Но не хочу, начав во
здравие, кончить за упокой. И кончу во здравие.
Нельзя все-таки сомневаться, что Марина Цветаева - истинный и даже
редкий поэт. Помимо той "эротичности", о которой я только что говорил, у нее
есть и другое свойство, не менее сильно покоряющее: есть в каждом ее
стихотворении единое цельное ощущение мира, т. е. врожденное сознание, что
все в мире - политика, любовь, религия, поэзия, история, решительно вес -
составляет один клубок, на отдельные ниточки не разложимый. Касаясь одной
какой-либо темы, Цветаева всегда касается всей жизни. На условном,
квазинаучном языке можно было бы сказать, что ее поэзия на редкость
"органична". Но, как будто нарочно, все силы свои Цветаева прилагает к тому,
чтобы это скрыть.


ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ГОД

Только что появилась в печати вторая часть "Хождения по мукам" Алексея
Толстого - "Восемнадцатый год", книга долгожданная, во многих отношениях
замечательная и в конце концов все-таки разочаровывающая.
Ал. Толстой - человек талантливейший. Кто этого не знает, кто против
этого спорит? Но он на редкость неровный писатель. Ум ли изменяет ему,
ослабевает ли воля, или просто Толстому слишком часто приходится спешить, -
сказать трудно, но едва ли у кого-нибудь из современных беллетристов можно
найти такое причудливое соединение блестящего с тусклым, высокого с
ничтожным, значительного с нелепым. Правду сказать, казалось до сих пор, что
больше всего в этом повинна толстовская беспечность, небрежность. Казалось,
пишет он "как из ведра": даровитость увлекает его, легкость творчества
соблазняет, а захоти он, как другие, подолгу отделывать, обтачивать,
обдумывать каждую страницу, каких бы только чудес мы от него не дождались
бы! Казалось, что Толстому все доступно. Но вот с выходом "Восемнадцатого
года" приходится с этой иллюзией расстаться. Не все доступно Толстому. Этому
первоклассному рассказчику не по силам оказался большой роман.
В чем дело? - с недоумением спрашиваешь сам себя. Ведь написано местами
удивительно, хочется даже сказать, неподражаемо, - с такой зоркостью
взгляда, с такой находчивостью и прелестью слова, что большего желать
нельзя. Ведь все льется свободно. Ведь лица все живые и, действительно, их,
как живых, видишь и слышишь... Одним словом "ткань" нового толстовского