"Георгий Адамович. Литературные заметки Книга 2 (1932-1933)" - читать интересную книгу автора

Но хоронить ее все-таки рано. Иногда в стихах какого-нибудь маленького
поэта слышится то, что может здесь "вдохновение" зажечь, иногда в беседах
возникает то самое. И, вероятно, именно об этом думал после литературного
вечера, о котором я рассказывал, тот умный, "принципиальный" эмигрант.
Повременим с похоронами. Это верно, что земли нет, общества нет,
отклика нет, обновления нет, движения нет, - и теоретически как будто бы все
беспросветно. Но здешняя наша литература должна, все-таки, жить, как тень от
той советской, как недоумение, обращенное к ее непонятной, если только не
притворной, уверенности, как вопрос, как отказ от огрубения, хотя бы даже и
общественно-спасительного. Душа мира не хочет впасть в детство, которого
требует коммунизм, - или фашизм, и все вообще, что этим течениям родственно.
О, как много могла бы сказать русская литература здесь в ответ на то, что
сказано там , если бы только она нашла в себе силы говорить! До сих пор она
лишь высокомерно морщилась или вносила в спор запальчивость личных обид,
неубедительную и даже вызывающую сму щение. А люди так ждут ее подлинного
голоса, что даже слабые намеки принимают за слова. "Лучше Маяковского".
Стихи, пожалуй, в большинстве случаев были хуже Маяковского. Но в намеках их
можно было, все-таки, расслышать то, что Маяковский и его товарищи
растеряли. В их нежности, в их лиризме могло бы, по теперешним временам,
быть больше творческой смелости, чем в рабском и плоском "динамизме"
современных советских од. Могло бы... если бы только голос этих стихов был
голосом воли, а не усталости.

* * *

Литература не творится в торжествах и успехах. Не питается ими, во
всяком случае.
И вот порой приходит в голову: были ли когда-нибудь для литературы
условия такой чистоты, такой ответственности, как наши теперешние, - и
неужели же мы их пропустим, ничего в них не поняв и не заметив?
Грустнее нынешнего положения эмигрантской литературы нельзя ничего себе
и представить. Чего ей только не приходится слышать о себе - и молча
сносить? "Гордыня" ее - ведь это миф: давно уже ничего от былой гордыни не
осталось. Потеряно влияние, рассеяны все иллюзии, исчез последний след
возможности "арривизма" путем словесного творчества. Все предоставлено
самому себе, - и вот выясняется, что литература "сама по себе" - предмет
роскоши, вызывающий своей праздностью скорее всего разочарование. Не так
давно состоялся в Париже диспут на тему: "конец эмигрантской литературы", -
и многие отметили это название с удовлетворением. "Так ей и надо!" Неужели
же она не примет всего этого, как высокий и тягостный дар, и не сумеет найти
слова о человеке, которому - как бы это сказать? - жизнь и мир делают
больно? О человеке, который не хуже, чем он был прежде, не глупее, не
пустее, - и, все-таки, стал никому не нужен только потому, что за ним нет
опоры, силы, никакой власти вообще, ни над чем. Какие страшные выводы из
факта этой внезапной ненужности, из самой возможности такого факта! Ну,
допустим, "умирающий класс", допустим, - что же из этого? Одного такого
объяснения, по чудовищной его грубости, достаточно, чтобы навсегда внушить
отвращение ко всем будущим "строительствам", если основаны они на подобной
звериной логике. Неужели здешняя литература ничего не скажет о человеке,
который слишком уж развит, слишком многое помнит, чтобы сливаться и