"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

обыграть или ловушка, обратного хода из которой нет? Там, на герцогском
балконе помимо Лукреции стоят еще несколько ближайших соседей, правящих ныне
Пармой, Болоньей и Падуей, улыбающихся ей исключительно потому, что Борджиа
нынче в силе. Узнай они, что папская власть Александра VI пошатнулась, из
добрых соседей они тут же превратятся в безжалостных захватчиков. И первой
на пути их захватов будет лежать ее маленькая Мантуя и ее - ее, а не
Лукреции! - родная Феррара.
Если Борджиа в силе, Изабелле нужно, захлебываясь лестью в адрес
проклятой Лукреции, держать этих соседей на почтительном расстоянии. Если
все, написанное в письме, правда, ей нужно успеть переиграть. И просчитать,
с кем из этих соседей и против кого из них ей выгоднее создать новый
политический союз раньше, чем пришедшее из Рима известие станет всеобщим
достоянием.
Прежде чем выйти теперь на балкон, ей нужно выбрать, с кем рядом
стать - с ненавистной родственницей или с кем-то из стоящих по другую
сторону соседей.
Где же оно, ее спасительное "чую"?! Почему не срабатывает на этот раз?
Гул на площади нарастает. Завершающие свой забег наездники вот-вот
появятся из-за угла. Минута-другая, и ей придется выйти на балкон
герцогского замка и снова встретиться взглядом с Лукрецией. Или со стоящим
рядом правителем соседней Падуи. Или Пармы? Или все же Болоньи? И решить, в
какую игру и с кем теперь играет она, герцогиня Гонзага, а с ней и ее
маленькая Мантуя.
Гул нарастает...

7. Солнечное затмение в декабре
(Ирина. Декабрь 1928 года. Москва)

Весь следующий день, печатая в издательстве нудный очерк очередного
пролетарского писателя, я не могла избавиться от ощущения солнечного
затмения.
За окном метель. День в декабре едва виден. Чуть рассветет, как снова
уже темно. А во мне солнце такой нестерпимой яркости, что на него и не
посмотреть. Глянешь, зажмуришься, а вместо опалившего сетчатку огненного
шара черный круг. И случившаяся во мне яркость такой огромной, невиданной
доселе силы, что заставляет жмуриться, превращая свет во тьму.
В детстве в папочкиной книжке по астрономии меня завораживала картинка
черного солнца с тоненьким рваным сияющим ободком - единственным, что
осталось от закрытого луною светила.
Было солнце, и нет. Ничего нет. Лишь рваный ободок прежней жизни. Все,
что прежде освещало жизнь, разом затмилось. И отчего-то стало не важным.
Все, что тревожило еще вчера утром, - горечь отчисления с факультета, вечный
подсчет денег до зарплаты, страх, что не успею к сроку допечатать
макизовский заказ, давящее ощущение вины перед умершей Еленой Францевной,
которой я так и не успела вернуть занятые на камею деньги... - все
провалилось куда-то. Не было ни суеты, ни будничности. Но и покоя не было.
Лишь болезненность горящих щек и глаз.
Кричащие в телефонные трубки авторы, вечно ворчащие метранпажи,
суетящийся завредакцией Регинин: "Хвост! Кто будет резать хвост?! Александр
Сергеевич Пушкин?! Кажется, ясно было сказано, сто строк, а здесь