"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

кровосмесительном разврате семейства Борджиа!
Изабелла слушает шокирующие россказни, одновременно ужасаясь и примеряя
их на себя. Боже милостивый, и на излюбленной камее ее мужа, если верить
старику Ринальди, изображен древнеегипетский правитель Птолемей, а рядом
кто?.. "Сестра и жена его Арсиноя", - сказал старик.
Сестра и жена...
Что, если бы она, а не какая-то там древняя Арсиноя, стала женой своего
брата? Что, если бы она, а не Лукреция Борджиа, оказалась возлюбленной двух
своих братьев и отца?
Прости, Господи, за такие мысли! Быть такого не могло!
Или могло...
Альфонсо хорош. Куда как лучше всех, кого ей навязывали, и одного, кого
навязали ей в мужья.
Каждый раз, поймав себя на подобных мыслях, Изабелла спешит
перекреститься, обещая себе завтра же отправиться на богомолье. Но сегодня -
раз уж завтра все равно все грехи скопом отмаливать - она отпустит свои
мысли в их греховный бег. Она ж не Савонарола, чтоб кликушествовать о
святости. Она может простить себе чуточку греховности, тем более что главный
ее грех кровосмешения так и останется лишь в мыслях.
Однажды, пару лет назад, после подробно расписанного римской подругой
пересказа сплетен о забавах в семействе Борджиа, Изабелла несколько дней
пролежала в горячке, спалившей не голову, а другую часть ее тела. Расщелина
между ног набухла, раскалилась и никак не хотела ее сознание из постыдного
плена отпускать.
Так и металась она в странной, невиданной прежде горячке - с ледяными
пальцами рук и горящим адом между ног, вызывающим иной неотвязный и
вожделенный ад в голове, - пока в горячечном забытьи не привиделось ей все
описанное в письме. Только в том забытьи не куртизанка Лукреция, а она,
Изабелла, отдавалась собственному отцу и братьям. Это не развратный папа
Александр VI, а ее отец Эрколе лишал ее девственности. И ночь за ночью в
преступном кровосмешении доводил ее до экстаза, до которого ни разу не довел
ее выбранный родителем муж. Это она своими ласками вгоняла в гроб давно
готового отдать Богу душу папу Иннокентия VIII, впуская дряхлого старика в
свое почти детское тело, открывала своему развратному отцу путь к папскому
престолу. Это она в том бреду совращала собственного брата Альфонсо, и
теперь не с проклятой Лукрецией, а с ней, Изабеллой, в дни ее приезда в
Феррару делил супружеское ложе брат. И на этом ложе, под которым они с
Альфонсо прятались в детстве, брат делал с ней все, что только могло
представить в этом горячечном бреду ее отравленное воображение.
В том бреду Альфонсо здоровался с ней, как всегда здоровался брат. А
потом, отчего-то заперев дверь большой герцогской спальни, снова подходил к
ней. Распустив тугую шнуровку ее корсажа, опускал свою сильную руку вглубь,
и, освободив из бархатного плена ее груди, обхватывал ртом одну из них,
пальцами до боли терзая сосок другой.
Боль этого терзания нарастала, становилась все нестерпимее. Нестерпимее
становилось и наслаждение. В том бреду брат подхватывал ее на руки и
переносил с сундука-кассоне, на котором в детстве так любила сидеть
Изабелла, на огромную родительскую кровать с тяжелыми буфами и
кроваво-багровым балдахином. И, раздвинув ей ноги, целовал ее там, где не
целовал ее ни один из бесконечных ее политических и прочих любовников.