"Анатолий Афанасьев. Московский душегуб " - читать интересную книгу автора

бизнесмены, у которых при слове "доллар" рожи вытягивались, как у бурлаков
с картины Репина.
После взрыва организм Елизара Суреновича приобрел оригинальные
особенности, которым он отчасти умилялся. Печень опустилась куда-то в
область желудка, который ему наполовину урезали, череп немного сплющился,
отчего он теперь напоминал юродивого, который постоянно чему-то загадочно
улыбается; шейные позвонки поскрипывали, как дверные петли, требующие
смазки, правая нога не сгибалась и при движении то и дело игриво
подворачивалась под костыль. Но духом он был по-прежнему бодр, на аппетит
не жаловался, и сердце мощно отмеривало все те же семьдесят толчков в
минуту.
С утра до обеда, до двух часов, он путешествовал по своей огромной
квартире, располагаясь на отдых в самых неожиданных местах: то на кухне, то
в туалете, то прямо на полу, на ковре, куда валила неожиданно
подвернувшаяся нога. Повсюду у него были разбросаны любимые книги, стояли
склянки с лекарствами, бутылки с вином. К красному вину он пристрастился,
как мальчик к леденцам, и за день успевал опорожнить две-три бутылки
грузинской "Хванчкары" или итальянского кьянти. На телефонные звонки больше
не отвечал, изредка, в случае крайней необходимости, отзванивал кое-кому,
отдавал ядовитые, не всегда внятные распоряжения. После нескольких стаканов
душа его умиротворялась, и он уже не удивлялся, наталкиваясь в каком-нибудь
углу на Машу Копейщикову, единственную свою нынешнюю прислугу, санитарку,
сиделку и подружку.
Машу Копейщикову привел в дом Иннокентий Львович просто так, для
обозрения, неизвестно какими соображениями руководствуясь, и первым
желанием Благовестова было спустить чумовую девицу с лестницы. Уж больно
она была страхолюдной. Лет тридцати от роду, укутанная в какие-то пестрые
тряпки, с вытаращенными коровьими глазами, с кривым ртом и нечесаными
космами, закрывающими пол-лица, как у проституток из Сомали. Но дело было
даже не во внешности.
Привыкший доверять Груму во всем, что касается житейского обихода,
Елизар Суренович по возможности ласково обратился к девушке:
- Ну что же, дитя, хочешь немного поработать у дедушки Елизара?
Поухаживаешь за больным старичком?
На что странная девица ответила басом:
- Нам-то что. Мужик да боров - все едино. Постелить да обиходить -
дело привычное, - и заржала идиотским смехом.
Благовестов велел ей побыть на кухне и спросил у Иннокентия Львовича:
- Ты кого это привел, старый насмешник?
Верный соратник усмехнулся:
- Сиротка она. Существо безответное. Погоди злиться, может, после
спасибо скажешь.
Оставил ее Елизар Суренович единственно потому, что была во всем этом
маленьком происшествии какая-то загадка, задевшая его любопытство. Да и
ситуация сложилась так, что после больницы все прежние пассии как-то враз
ему опостылели и никакой из них он видеть не хотел.
- Ладно, Кеша, пусть пошустрит денек, после заберешь. Но не дольше.
Стоило Груму захлопнуть за собой дверь, как Маша явилась в спальню, но
совершенно в ином обличье. Она была абсолютно голая, зато на голову
напялила его собственную старую фетровую шляпу с широкими полями.