"Сухбат Афлатуни. Пенуэль (Повесть) " - читать интересную книгу автора

А другой душегуб, который добрее, говорит: ладно, ты, говорит, слезой
тут не это, придумаем кое-что. И бельмами загадочно вращает.
Ну, сижу ночью, льва нового обдумываю и их это кое-что жду. Тут тот,
который добрее, из темноты на меня и еще что-то впереди подталкивает. Ну,
говорит, на. Утешайся. Только потом в благодарность мой дом, в котором
сейчас неверные свою проклятую школу устроили, львами и птицами разрисуешь.
Я говорю, подожди, дай ощупаю, что мне привел, - темно было. Тык-пык,
все на месте, косы, брови намазанные, дыхание такое.
И вдруг, мать честная, понимаю, что парня они мне. Мальца даже, может,
ему тринадцать или еще. Только в женский халат засунули и косы прислюнявили
для порядка.
Это, говорю, что за шуточки? А мой этот: не шуточки. Это, говорит,
война. Артиллерия и сам видел что. И настоящих женщин мы от этого всего
оберегаем. Это ваши пери из пушек стреляют и с солдатами - я сам, говорит,
видел. Вышли из вашего лагеря двое, около ручья встали и все такое. Не
выдержал такого позора, говорит, пристрелил обоих. Поэтому вот, говорит,
тебе Наргис: он подруга послушная, и танцует прелестно, если хорошего
подзатыльника дать.
Да не нужно, говорю, мне мужских, говорю, танцев, мне баба нужна, а не
вот это с косичками. Не привык, говорю, говорю, к такому, чтобы.
А тот мне: ну вот, говорит, снимай штаны и привыкай. Давай, Наргис,
покажи мастерство.
Да, кричу, провалитесь вы с вашим мастерством!.. А он уже ушел и с
чучелом меня наедине оставил.
Заплакал я тогда. Честно скажу. Лучше, думаю, сразу бы в крови утопили,
я бы себя держал и ногами бы не это. Песню бы обо мне на нотной бумаге
написали. А теперь - для чего я живой? Ни водки, ни бабы, ни советской
власти, только чучело рядом ресницами длиннющими своими хлоп-хлоп.
Сидим вот так. Он - украшениями поблескивает, я - хлюпаю-сморкаюсь. В
общем, взял себя в руки, слезы на щеках ликвидировал, спрашиваю: как ты,
малец, до такой жизни докатился? Не стыдно перед товарищами?
А он говорит: умерли товарищи. И отец-мать умерли. И братья умерли. И
ты умер. Какая теперь разница?
Как же, говорю, я умер? Живой я, вот, пощупай. Нет, не здесь... Здесь
щупай. И сердце вот потрогай.
А он мне: а, сегодня жив, завтра умер. И я умер. Какая разница?
Нет, говорю, разница бор. Огромная разница бор. Ты, говорю, молодой, к
рабочему классу должен, с передовой молодежью.
А он отвечает: и рабочий класс умер. И передовой молодежь умер. Какая
теперь разница?
Я даже рассердился: что заладил одно и то же? Кто тебя такому учил?
А он: трава научила. Дерево научило. Баранья кость научила.
Какая еще, говорю, баранья кость?
На дороге лежала, говорит, подобрал. Теперь с ней разговариваю. У нее
голос моей матери. Она меня учит.
Тут на меня такая злоба напала, что, думаю, он мне тут сказки, а я
потомственный рабочий, и грамотный.
А он отскочил от меня и стоит, боится. А потом... Потом руки свои
поднял, и вот те крест: плясать начал, кругами так, кругами. И все зло во
мне прошло, и слезы, которые не успели из глаз вытечь, прошли: сижу дураком,