"Акрам Айлисли. Сезон цветастых платьев" - читать интересную книгу автора

неба, и тогда Фетдах в пижамных полосатых штанах и белой безрукавке, с
пустым ведром в руке спустится к роднику; сперва он опустит ведро в воду -
пусть остынет (пока ведро остынет, он и сам малость охолоднится, умывшись
студеной водичкой), потом наполнит ведро, одну за другой вынет из воды
бутылки, поставит в ведро и тронется в путь; пока Фетдах не спеша несет
домой тяжелое ведро, Джанали-муаллим созерцает голубоватую рябь, что
отбрасывает на желтые тропки Бузбулака зеленая листва. Он видел новые
"Жигули", стоявшие в тени ореха возле одной из калиток, слышал радостные
вопли мальчишек, бесновавшихся возле красной машины. Потом солнце ушло с
бузбулакских улиц, померкла яркая желтизна дорог, улицы стали сероватыми,
Джанали-муаллим увидел на площади, где собираются взрослые (невдалеке от
машины, все еще облепленной мальчишками), окруженного толпой Фетдаха и
поразился - как все в этом мире продажно... Он молча прошел мимо
односельчан, взявших в кольцо Фетдаха, пробрался к реке и устроился на
берегу, в укромном местечке. В тот вечер Джанали-муаллим сначала сказал
речке так: я кандидат наук, меня ценят, студенты одного из самых больших
бакинских институтов клянутся моим именем. Потом Джанали-муаллим сказал: я
получаю двести сорок пять рублей, у Фетдаха зарплата сто пятнадцать (в этом
месте Джанали-муаллим не преминул сообщить речке, что Фетдах и живет-то в
"нахалстрое"). Потом Джанали-муаллим настойчиво доказывал речным камням, что
так больше продолжаться не может, что рано или поздно все в этом мире должно
встать на свое место. И в самый интересный момент, когда Джанали-муаллим
сказал о неминуемом торжестве справедливости, он, вскинув голову, увидел в
небе луну, и его разговор с луной был того же, примерно, содержания. А когда
на бузбулакских улицах все затихло, и Джанали-муаллим возвращался домой из
тайного своего убежища, до слуха его неожиданно донеслось: "Прощай,
Бузбулак, прощай!.." Услышав этот возглас, Джанали-муаллим вздрогнул, потому
что голос вроде бы его, но в то же время и не его - голос мальчика лет
семи...
Да, в тот последний раз Джанали-муаллим вернулся из Бузбулака именно в
таком расположении духа. На этот раз он приезжал в деревню вовсе не для
того, чтоб спастись от бакинской жары или навестить мать - в то лето Махрух
сама гостила у него в Баку, - Джанали-муаллим приехал туда, чтоб воочию
убедиться в величии и прелести Бузбулака, которыми мать любовалась из Баку.
Но получилось так, что он и недели не смог выдержать в Бузбулаке. И,
вернувшись в огромный город, может быть, впервые в жизни с гордостью отворил
дверь своей квартиры; вошел и, счастливый, вздохнул полной грудью. Вероятно,
именно тогда он впервые понастоящему ощутил, как ценны для него этот город и
эта его квартира.
Джанали-муаллим радовался своей квартире, радовался и газовой плите, и
водопроводу, и тому, что не нужно заботиться о дровах. Конечно, временами он
тосковал по бузбулакской родниковой воде. Конечно, не мог забыть деревенскую
печку, чуял даже аромат лапши, сваренной в этой печке. Подчас ногам его
хотелось замерзнуть - чтоб только погреться у печки, порой и руки его теряли
покой - тосковали по топору, по лопате, им тоже хотелось озябнуть, чтоб
погреться у печки... Иногда Джанали-муаллиму даже приходило в голову, что
именно в этом и заключен смысл жизни, что, кроме этого, ничего, собственно,
и не существует. Но Джанали-муаллим прекрасно понимал, что все это ерунда,
прекраснодушные мечтания, такие же, как желание жениться на чистенькой
хорошенькой деревенской девочке, только что окончившей десятилетку (в ее