"Чингиз Айтматов. Белое облако Чингисхана (Знамя, 1990, № 8)" - читать интересную книгу автора

его головой как символ, как венец великой предназначенности. И все в этом
смысле соотносилось одно с другим. Облако... Небо... Впереди же по ходу
движения развевалось в руках знаменосца походное знамя, которое было
всегда там, где находился Чингисхан. Их было трое при знамени, трое
знаменосцев, внушительных и гордых доверенным им исключительно почетным
делом. Все трое как на подбор - на одинаковых вороных конях. В середине -
держащий древко, а по сторонам с пиками наперевес - его сопровождающие.
Осеняя путь хагана, шитое шелком и золотом черное полотнище трепетало на
ветру, и вышитый на нем дракон, исторгавший яркое пламя из пасти, казался
живым. Дракон был в летучем прыжке, и глаза его, всевидящие во гневе,
выпученные, как у верблюда, метались вместе с полотнищем по сторонам,
точно и в самом деле живые...
С раннего утра неутомимый хаган с седла руководил походом. К нему с разных
сторон скакали нойоны с донесениями и, получив указания на ходу,
возвращались от него галопом на свои места в движущемся войске. Надо было
поспешать, чтобы до предзимних дождей и распутицы достигнуть главного
препятствия в походе - берегов великой реки Итиль - с тем, чтобы,
дождавшись холодов, переправиться по ледяной тверди и двинуться дальше к
заветной цели, к покорению Запада.
До позднего вечера длился поход. Предсумеречная степь простиралась в
пологих лучах заходящего солнца так далеко, как только можно было
представить себе обширность зримого мира. И в том озаренном пространстве,
окрашенном рдеющим солнцем, уже наполовину ушедшим за горизонт, двигались
на закате колонны, тысячи конников, каждое войско в своих пределах, и все
уходили в сторону заходящего солнца, напоминая издали течение черных рек,
затуманенных мглой.
Натруженные спины коней отдыхали от седел и всадников лишь по ночам, когда
войско останавливалось на ночлег.
Но рано утром на привалах снова гремели добулбасы - огромные барабаны из
воловьих кож, понуждая армию к возобновлению похода. Всколыхнуть ото сна
десятки тысяч людей не так просто. И побудчики усердствовали -
несмолкаемый грохот добулбасов разносился окрест тяжким рокотом по всем
лагерям и стоянкам.
К тому часу хаган уже бодрствовал. Он просыпался едва ли не первым и,
прохаживаясь возле дворцовой юрты светлыми еще осенними утрами,
сосредоточивался в себе, обдумывал мысли, набежавшие за ночь, отдавал
указания и между делом внимательно вслушивался в гул барабанов,
поднимающих войско в седла и на колеса. Начинался очередной день,
умножались голоса, движения, звуки, заново начинался прерванный на ночь
поход.
И гремели барабаны. Их утренний гул был не только сигналом к подъему, но
заключал в себе и нечто большее. Так понукал Чингисхан каждого, кто шел
вместе с ним в великом походе, - то было напоминанием взыскующего и
непреклонного повелителя, врывающегося грохотом барабанов, точно в
закрытые двери, в сознание просыпающихся, опережая тем самым какие бы то
ни было иные мысли, нежели те, что исходили от него, навязывались им, его
волей, ибо во сне люди не подвластны ни чужой, ни собственной воле, ибо
сон - дурная, зряшная, опасная свобода, прерывать которую необходимо с
первых мгновений возврата ото сна, вторгаться решительно и грубо, чтобы
вернуть их, очнувшихся, снова в явь - к служению, к беспрекословному