"Чингиз Айтматов. Белое облако Чингисхана (Знамя, 1990, № 8)" - читать интересную книгу автора

с готовностью совершалось в угоду ханской мании и воле, и десятки тысяч
людей с готовностью шли, гонимые и вдохновляемые им, жаждущим приращения
славы, власти, земель.
Так они шли, и уже близился вечер. Предстояло разместиться на ночь там,
где застигнет тьма, и с утра снова двинуться в путь.
Для ночлега хана и его свиты обслуживающие их чербии заблаговременно
соорудили дворцовые юрты. Они уже виднелись далеко впереди белыми
куполами. Ханское знамя - черное полотнище с ярко-красной каймой и
огненным, шитым шелком и золотыми нитями драконом, изрыгающим пламя из
пасти, - уже развевалось на ветру возле главной дворцовой юрты. Не спуская
глаз с дороги, кезегулы - отборные и мрачные силачи - стояли наготове в
ожидании повелителя. Здесь предстояла общая вечерняя трапеза, здесь же
после еды Чингисхан собирался провести первую встречу с войсковыми
нойонами, чтобы обсудить результаты первого дня похода и планы на
следующий. Успех начала великого движения настраивал Чингисхана на
общительный лад - он не прочь был устроить в тот вечер пир для нойонов,
послушать их речи и самому высказать повеления и то, что он соизволит
изречь, когда все и каждый станут сгустком внимания, будто сгустившееся
цельное молоко, будет сказано для всех Четырех Сторон Света, скоро все
Стороны Света будут покорно внимать его слову, для этого он и ведет войска
- для утверждения слова своего. А слово - это вечная сила.
Но пиршество Чингисхан затем отменил. Смятение души потребовало полного
уединения. И вот почему...
Приближаясь к месту привала, Чингисхан снова обратил внимание на знакомое
облако над головой - уже в третий раз. И тут только сердце его екнуло.
Пораженный невероятной догадкой, он похолодел, и земля поплыла у него
перед глазами - он едва успел схватиться за гриву коня. Такого с ним
никогда не случалось, ибо ничто из сущего на темногрудой Земле Этуген,
незыблемой основе мира, дарованной Небом для житья и владычества, не могло
ошеломить его настолько, чтобы он ахнул от неожиданности; казалось, все
было изведано, ничто на свете не могло уже поразить его жестокий ум,
восхитить или опечалить его заматеревшую в кровавых делах душу, никогда не
случалось, чтобы он, уронив свое ханское достоинство, испуганно вцеплялся
в гриву коня, как какая-то баба. Такого не могло и не должно было быть,
поскольку давно уже, можно сказать, с ранних лет, с тех пор, как он
пристрелил из лука своего единокровного братца отрока Бектера, повздорив с
ним из-за выловленной рыбешки, а на самом деле уловив рано проснувшимся
волчьим чутьем, что им в одном седле судьбы не усидеть, - с тех пор
убедился он, постигнув устроение жизни самым верным, безошибочным способом
- попранием силой, что нет и не может быть ничего такого, что не
покорилось бы силе, что не пало бы на колени, не померкло бы, не
сокрушилось бы в прах под напором грубой мощи, будь то камень, огонь,
вода, дерево, зверь или птица, не говоря уж о грешном человеке. Когда сила
силу ломит, удивительное становится ничтожным, а прекрасное - жалким.
Отсюда устоялся вывод: все, что попирается, то ничтожно, а все, что
простирается ниц, - заслуживает снисхождения в меру прихоти снисходящего.
И на том мир стоит...
Но совсем иное дело, когда речь о Небе, олицетворяющем Вечность и
Бесконечность, о которых толкуют подчас гималайские странники, бродячие
книжники. Да, лишь Оно, непостижимое Небо, было ему неподвластно,