"Чингиз Торекулович Айтматов. Плач перелетной птицы" - читать интересную книгу автора

пути. Он стоял в растерянности, когда мать, придерживая поводья, обернулась
в седле.
- Ну, ты иди домой поскорее, не стой здесь, - сказала она, хмурясь.
-- Да приглядывай за отцом, слышишь? Не отходи ни на шаг, слышишь?
Молча соглашаясь, Элеман кивал головой. Да, конечно, он все сделает,
как она велит. Глядя на мать, глядя на ее стареющее, в коричневых морщинах,
очень сосредоточенное лицо - такой озабоченной он никогда ее не видел, --
Элеман слушал ее наставления и думал, обращаясь к ней: "Ты езжай, раз уж так
случилось. Не беспокойся за нас - я ведь не маленький уже. Все сделаю, от
отца ни на шаг не отлучусь. Лишь бы Койчуман наш вернулся на стремени, а не
перекинутым через седло. И чтобы все джигиты вернулись, сидя в седлах, а не
вьюком. А за нас с отцом не беспокойся. Все сделаю, мама, как велишь..."
Лишь накоротке придержала поводья Кертолго-зайип, и в то мгновение,
глядя на младшего сына, на последыша своего, остававшегося на тропе рядом с
черным гончим псом, она вдруг почувствовала, как пронзилось сердце ее
острой, исступленной болью: что будет с ним, ведь он еще мальчишка, как там
старший - Койчуман, жив ли или исколот ойратскими копьями, что ждет их
завтра, что будет со всеми ними, что будет с народом? И чтобы не выдать этих
страшных мыслей, она пробормотала:
- Беги, сынок, в аил, поручаю тебя и отца твоего богу Тенгри. - И,
отъезжая, снова остановилась: - Как придешь домой, сделай отцу отвар из той
самой травы...
- Ясно, как приду, так сделаю, - заверил ее Элеман.
Но мать принялась подробно объяснять, как приготовить снадобье, как
обдать ту траву кипятком, да чтобы кипяток был крут, как затем заварить
траву, как потом, чуть остудив отвар, напоить им отца и чтобы пил он до
пота, потому как распарится в груди и полегчает...
- Ты слышишь меня, ты понял? - допытывалась у сына Кертолго-зайип.
Убедившись, что все втолковано, она пустила лошадь вслед за спутниками,
потихоньку удалявшимися вдоль берега. Но, оглянувшись по сторонам, опять
остановилась, слезла с седла:
- Элеман, иди сюда, - позвала она сына. - Держи поводья, я хочу
помолиться Озеру. Пошли.
С этими словами она повернулась лицом к озеру и неторопливо,
торжественно направилась поближе к воде. Она шла через чистый, красноватый
прибрежный песок, намытый волнами-перехлестами в большие ветры. В огромном,
белом, как снег, тюрбане на голове, намотанном туго и плотно и полностью
окаймляющем лицо белыми складками подбородника, она выглядела красивой, хотя
и заметно постаревшей, хотя и выбивались на висках под тюрбаном седые
волосы. Телом она была еще упругой и даже стройной, крепкой - ведь дома до
прихода невестки Алмаш со всем хозяйством управлялась одна, а мужчин у нее
было четверо - трое сыновей и муж, известно, какой от них толк в домашней
колготне повседневной.
Ступая по песку, сосредоточенная и отчужденная от обычных забот и
обычных мыслей, она шла к озеру, одухотворенная, взволнованная, взирая на
голубую, зыбкую гладь воды и вздымавшиеся в сиреневой дали на той, на
далекой, призрачной стороне призрачные вершины снежного хребта, на
призрачные облака над ними. Это был тот пространственный мир, доступный
взгляду и пониманию, в котором жил человек и от которого он зависел, это был
мир могучий и вседарящий, как бог, как земное воплощение самого бога.