"Игорь Алексеевич Акимов, В.Карпеко. Без риска остаться живыми " - читать интересную книгу автора

имел за плечами четыре класса приходской школы - и только. Правда, дважды
учился на курсах переподготовки, в тридцатых годах хотел даже в военную
академию попасть, без малого год что ни вечер корпел над учебниками - не
разгибался, но вступительные экзамены провалил, и это его так травмировало,
что повторять попытки он не стал. Очевидно, эти годы - мечта, непривычный
труд над книгами, и в конце крах, - дались ему нелегко; сил примириться с
судьбою у него не нашлось. Будущее было отравлено. Он затаил обиду на
академию, и ко всем, кто ее окончил (а Кулемин и там успел потереться,
правда, на большее война не отпустила сроков), относился внешне подчеркнуто
иронически и пренебрежительно. Он активно не противодействовал новым веяниям
в армии, но в душе был предан старым положениям воинской науки, типа:
"пуля-дура, штык-молодец". И никто не знал, что лихость его была показной,
что это был уже конечный результат медлительной, тугодумной работы по
подготовке каждой операции; это были только плоды усидчивости, которой он
пытался восполнить отсутствие знаний и воинского таланта. Он гонял разведку
без конца. "Вот когда я буду знать усе хвакты, даже такой: что пьет по утрам
командир вражеской части - водку или рассол (это была чужая шутка; так
говорил его комполка еще в далеком девятнадцатом; образ поразил воображение
Касаева на всю жизнь - и был немедленно взят на вооружение, тоже на всю
жизнь), от тогда я скажу, что я почти довольный".
Опытный археолог по одной кости может восстановить облик вымершего
доисторического животного. Касаев даже идеи такой бы не принял; в его глазах
это была бы чистой воды авантюра. Другое дело, если б ему выложили все
кости, и схему их соединения, и кожу, всю до последней чешуйки...
До нынешнего чина он выслужился тяжело, взял характером и годами. И
когда встречал судьбу легкую, человека талантливого, - это вызывало в нем
предубеждение, поскольку себя он считал обойденным милостями судьбы; и
потому он хотел, чтоб и остальные попробовали "почем фунт лиха"; хотя, если
уж быть до конца честным, служилось Касаеву легко и ровно; только что не
выделялся он ничем - и его не выделяли. Вот и весь секрет.
В восьмом часу появилась группа лейтенанта Пименова. С "языком". Это
был длиннорукий и длинноногий ефрейтор, видать сразу, что не из слабых, но
сейчас он напоминал марионетку с чрезмерно ослабленными винтами: руки
болтались в суставах, ноги еле держали, подламывались, и немец поминутно
вздрагивал, словно вспоминал, как это - занимать вертикальное положение. Его
распухшее лицо было жалко.
- Что это с ним? - спросил Кулемин, не очень, впрочем, удивляясь. Он
уже навидался всяких пленных. - Нервы, - просто сказал Пименов.
Кулемин тут же начал допрос, и через несколько минут убедился, что от
"языка" толку не будет. Еще вчера этот ефрейтор мог бы многое рассказать. Но
его забыли - и ушли куда-то. Он понятия не имел - куда. Опять начал плакать.
Кулемин отправил немца в тыл и сидел мрачный.
- Плохо наше дело, - сказал он, наконец.
- Опять надо идти?
Похоже, Пименов обрадовался этому. Так у "его сразу ожило лицо. Он даже
встал.
- Но ты же не отдохнул ничуть. И не позавтракал еще.
- Это нам пять минут, товарищ, капитан. Пока вы приказ составите...
- Спасибо, Паша. Лучших лошадей бери. Ведь не могут же они далеко уйти!
Некуда! - взорвался вдруг Кулемин и ткнул пальцем в карту. - Рига же - вот