"Рюноскэ Акутагава. Обезьяна" - читать интересную книгу автора

спокойно сказать: "Я хочу сделать из этого человека преступника"? Кто мог
бы это сделать, глядя на такое лицо? Так, как я сейчас вам рассказываю,
кажется, что это длилось долго, но на самом деле все эти самообвинения
промелькнули у меня в душе за одну секунду. И вот в этот самый миг еле
слышно, но отчетливо донеслись до моего слуха слова: "Мне стыдно".
Выражаясь образно, я мог бы сказать, что эти слова мне прошептало мое
собственное сердце. Они отозвались в моих нервах, как укол иглы. Мне тоже
стало "стыдно", как и Нарасиме, и захотелось склонить голову перед чем-то,
стоящим выше нас. Разжав пальцы, вцепившиеся в плечи Нарасимы, я, как и
пойманный мною преступник, с отсутствующим взглядом застыл над люком в
трюм.
Остальное вы можете себе представить и без моего рассказа. Нарасима
сейчас же посадили в карцер, а на другой день отправили в военную тюрьму в
Урагу. Не хочется об этом говорить, но заключенных там часто заставляют
"таскать ядра". Это значит, что целыми днями они должны перетаскивать с
места на место на расстояние нескольких метров чугунные шары весом в
девятнадцать кило. Так вот, если говорить о мучениях, то мучительней этого
для заключенных нет ничего. Помню, у Достоевского в "Мертвом доме",
который вы мне когда-то давали прочесть, говорится, что, если заставить
арестанта много раз переливать воду из ушата в ушат, от этой бесполезной
работы он непременно покончит с собой. А так как арестанты там
действительно заняты такой работой, то остается лишь удивляться, что среди
них не бывает самоубийц. Туда-то и попал этот сигнальщик, которого я
поймал, - веснушчатый, робкий, тихий человечек...
Вечером, когда я с приятелями-кадетами стоял у борта и смотрел на
таявший в сумерках порт, ко мне подошел Макита и шутливо сказал:
- Твоя заслуга, что взяли обезьяну живой.
Должно быть, он думал, что в душе я этим горжусь.
- Нарасима - человек. Он не обезьяна, - ответил я резко и отошел от
борта.
Остальные, конечно, удивились: мы с Макитой еще в кадетском корпусе
были друзьями и ни разу не ссорились.
Шагая по палубе от кормы к носу, я с теплым чувством вспомнил, как
растерян был помощник командира, беспокоившийся о Нарасиме. Мы относились
к сигнальщику как к обезьяне, а он ему по-человечески сочувствовал. И мы,
дураки, еще презирали его - невыразимая глупость! У меня стало скверно на
душе, я понурил голову. И опять зашагал по уже темной палубе от носа к
корме, стараясь ступать как можно тише. А то, казалось мне, Нарасима,
услышав в карцере мои бодрые шаги, оскорбится.
Выяснилось, что Нарасима совершал кражи из-за женщин. На какой срок
его приговорили, я не знаю. Во всяком случае, несколько месяцев он
просидел за решеткой: потому что обезьяну можно простить и освободить от
наказания, человека же простить нельзя.