"Марк Александрович Алданов. Бегство (Трилогия #2) " - читать интересную книгу автора

служба... Выдуманный мир... Друзья детства? - Он вспомнил киевскую гимназию,
радости, жгучие интересы тех дней, катящиеся вниз по улицам весенние потоки,
залитый майским солнцем Царский Сад... - Кажется, никого больше нет... Может
быть, иные где-либо и доживают свой век, как я. Для меня и они умерли...
Кроме Вити никого и ничего нет... Да и ему я больше не нужен..." Николай
Петрович припоминал все то тяжелое, что выпадало в жизни на его долю,
служебные неудачи, личные обиды, разочарования в людях, которых он считал
приятелями, клевету, мерзкие сплетни, пускавшиеся о нем, как обо всех, - это
казалось ему теперь совершенно ничтожным. Но почти столь же ничтожным
казалось ему теперь и все, что еще могло ждать его в жизни. "Ничего, ничего
не осталось, - думал он, и холод все рос в его душе. - Кажется, уж и недолго
ждать... Пора, пора", - сказал себе Яценко, взглянув на фотографию Натальи
Михайловны, стоявшую на табурете у дивана. Николай Петрович подумал, что
именно тогда, когда он смотрел на портрет жены, да еще на кладбище у ее
могилы, ему всего труднее было обратить свои мысли к Наталье Михайловне:
самые скорбные, щемящие душу воспоминания всегда приходили случайно.
- Да, пора, - повторил он вслух и, вздрогнув, принялся раздеваться. На
табурете, вокруг лампы, уже были привычные места для часов, ключей,
бумажника. Слева в углу оставалось ничем не занятое место, и там, в старом
номере газеты, Николаю Петровичу неизменно бросались в глаза одни и те же
строки:
"По требованию гласного Левина, предложение о том, чтобы вся дума пошла
в Зимний Дворец, подвергнуто было поименному голосованию. Все без исключения
гласные, фамилии которых назывались, отвечали: "Да, иду умирать" и т. п.".

III

Семен Исидорович с некоторой растерянностью отнесся к помолвке своей
дочери: уж очень было странно, что Муся выходит замуж за английского
офицера. Осложнялось дело еще и денежным вопросом. О приданом Муси теперь
говорить было, затруднительно. Состояние Кременецкого было вложено в
государственные бумаги и в акции надежных частных предприятий. Еще год тому
назад близкие люди знали, что Мусе назначено в приданое не менее ста тысяч
рублей, скорее сто пятьдесят тысяч, а если потребуется, то и все двести. В
1917 году эти цифры потеряли прежнюю внушительность. За доллар приходилось
платить пять думских рублей. Никто не сомневался, что столь чудовищный курс
не может продержаться долго. Однако именно теперь, как раз тогда, когда было
нужно, приданое Муси выражалось в иностранной валюте невзрачной, неприятно
звучащей суммой, - как назло, в Англии была такая крупная валютная единица.
После октябрьского переворота дело стало еще сложнее. Правда, Семену
Исидоровичу незадолго до восстания большевиков удалось, при любезном
посредстве Нещеретова, перевести часть состояния в Швецию.
Жизнь Семена Исидоровича шла (хоть он об этом никогда не думал) по двум
главным, параллельным линиям: по линии идейно-общественной и по линии
материальных интересов. Кременецкий пользовался в делах репутацией человека
безукоризненного. Однако свои интересы он всегда умел отстаивать и ограждать
превосходно. Так, разговаривая с богатыми клиентами, из которых иные были
связаны с ним и по общественной работе, Семен Исидирович очень легко, без
всякого видимого усилия, даже почти бессознательно, переходил с одной линии
на другую, если беседа вдруг перескакивала с общих вопросов на дела. Линии