"Марк Александрович Алданов. Бегство (Трилогия #2) " - читать интересную книгу автора

от этого не увеличились; на чай теперь почти никто не оставлял; в передней,
уходя, гости надевали шубы без помощи Маруси и, стараясь на нее не глядеть,
смущенно выходили на улицу. Маруся у дверей строго-пристально на них
смотрела, впрочем, больше потому, что этого требовал профессиональный долг.
В действительности чувства ее были сложные: ей и жалко было господ, но было
и приятно, что все они разорились. Такое же чувство, только еще более
тонкое, Маруся испытывала и в отношении Николая Петровича. Соболезнование в
ней преобладало: она искренно любила барина, Витю и заливалась непритворными
слезами, когда от новой болезни, называвшейся испанкой, скоропостижно умерла
Наталья Михайловна (хоть ее прислуга любила значительно меньше). Тем не
менее Маруся говорила теперь с Николаем Петровичем грубовато-фамильярным
тоном, который прежде был бы невозможен. Жалованья ей давно не платили.
Питались они все хуже. Съестные припасы трудно было доставать в Петербурге и
за большие деньги, а у них в доме денег было очень мало. Витя завтракал в
училище, обедал и жил у Кременецких, которые на время взяли его к себе после
смерти Натальи Михайловны. Николай Петрович был теперь ко всему равнодушен.
Вид у него был ужасный, - все к нему приходившие говорили это в один голос,
чувствуя, что такие слова приятны Николаю Петровичу.
Об ужасном виде Яценко в этот темный зимний день сказал с силой, точно
требуя каких-то выводов из своих слов и соответственных действий, Владимир
Иванович Артамонов, забежавший к ним на минуту. В ту зиму 1917-18 гг. люди
не просто приходили друг к другу в гости, а забегали на минуту, о чем
тотчас, еще в передней, предупреждали, как бы успокаивая хозяев. Это
нисколько не мешало оставаться долго, до позднего вечера: делать всем было
нечего. Впрочем, и поздний вечер теперь наступал в десять или в одиннадцать.
Прежде в эти часы настоящие петербуржцы еще подумывали у себя дома, не пойти
ли попозднее куда-нибудь скоротать вечерок. Теперь после полуночи выходить
на улицу было неприятно: из уст в уста ежедневно передавались рассказы о
ночных нападениях и грабежах в лучших частях города.
Приятели часто бывали у Яценко. Дома никому не сиделось, а к Николаю
Петровичу ходить было естественно, никакого предлога не требовалось:
приходили его развлекать после случившегося с ним тяжкого несчастья. "Да,
доброе дело посидеть с ним, хотя, знаете, бывает и тяжело, - говорили
друзья, - ведь совсем разбитый конченый человек..." Развлекали Яценко
по-разному: одни старались разговаривать о посторонних предметах, другие,
напротив, умышленно говорили о покойной Наталье Михайловне и, в отсутствие
Николая Петровича, доказывали, что именно так и нужно поступать: "Что ж с
ним о политике разговаривать, это фальшь: у него ведь только покойница на
уме и, наверное, ему гораздо приятнее, когда говорят о ней".
Впрочем и те, которые так думали, скоро с воспоминаний о Наталье
Михайловне переходили на другой предмет, единственно всех тогда занимавший:
говорили о том, что надо уезжать, что "быть Петербургу пусту" (кто-то
разыскал и пустил это старинное предсказание), и сообщали новые слухи о них
, об их делах и намереньях (большевиков в столице называли не иначе, как они
). Маруся, подав чай без сахара и хрустальную вазочку с вареньем, оставшимся
от барыни в большом количестве, у порога открыто прислушивалась к разговорам
господ, что, конечно, также было бы невозможно прежде.
- А вот, помяните мое слово, дражайший Семен Сидорович, больше двух
месяцев они не продержатся, - горячо говорил Артамонов Кременецкому, тоже
зашедшему проведать Николая Петровича. - Два месяца и каюк, попомните мои