"Марк Александрович Алданов. Мир после Гитлера (Из записных книжек)" - читать интересную книгу автора

О ГОСТЕПРИИМСТВЕ

В Ялте на конференции 1945 года гостеприимство было сказочное. Элеонора
Рузвельт в своих воспоминаниях ("This I Remember") пишет: "Франклин всегда
рассказывал о необыкновенных банкетах, устраивавшихся русскими вождями;
количество еды и особенно напитков произвело на него сильное впечатление".
Еще больше был поражен Черчилль. С восхищением описывает он и Воронцовский
дворец. Кто-то в британской делегации сказал, что во дворце есть
великолепный стеклянный аквариум, но без золотых рыбок. Через два дня были
доставлены золотые рыбки.
Другой англичанин вскользь упомянул, что любит добавлять к коктейлю
лимон. На следующий день в вестибюле оказалось дерево с лимонами, откуда-то
доставленное на аэроплане. "Их расточительность (в гостеприимстве) переходит
все границы", - телеграфирует Черчилль своему заместителю в коалиционном
кабинете Эттли.
Имеет ли значение гостеприимство на конференциях? Некоторое значение,
конечно, имеет. Преувеличивать не надо, вино и хорошие обеды можно иметь и
без конференций. И все-таки что-то они меняют, особенно в наше время.
Наполеон за обедом оставался четверть часа и почти никогда не пил.
Черчилль сам рассказывает, что через месяц после Ялтинской конференции
он в Файюмском оазисе завтракал с королем Ибн-Саудом. Его арабы
предупредили, что за завтраком будет подаваться из напитков только вода,
привезенная королем из Аравии; пить же вино и курить в присутствии короля
нельзя. Британский премьер через переводчика ответил (цитирую дословно):
"Если религия Его Величества запрещает ему курить и пить спиртные напитки,
то я должен довести до его сведения: правило моей жизни сделало для меня
самой священной обязанностью курить сигары и пить спиртные напитки перед
завтраками и обедами, после завтраков и обедов, а также в случае
необходимости во время завтраков и обедов и в промежутках между ними".
Король изъявил согласие "благожелательно".
Когда дипломатические переговоры ведутся по почте, по телеграфу или
через послов, уточнить свою мысль, определить свои условия, сказать "нет",
конечно, много легче, чем устно, да еще при сказочном гостеприимстве и таком
же радушии. Опять-таки преувеличивать не надо, но человек человека даже
видит на таких банкетах несколько по-иному. На президента Рузвельта, видимо,
действовало именно "радушие" Сталина. Покойный президент, большой человек,
должен был знать толк в людях: почти все его назначения, особенно военные
(Маршалл, Эйзенхауэр, Нимиц) были превосходны. Однако он сказал одному из
своих министров: "Я люблю Сталина и, думаю, что он меня любит" (I like him
and I think he likes me). Этому было бы трудно поверить, но то же самое
говорит о своем муже Элеонора Рузвельт: "Он действительно любил маршала
Сталина".
Что же сказать о государственных людях, пьющих двадцатый по счету
бокал? Бессмысленно было бы утверждать, что государственные дела решались
людьми в нетрезвом виде. Всё же и "винные пары" иногда надо принимать во
внимание. Вероятно, Черчилль без колебания признал бы дураком всякого, кто
стал бы его попрекать вздором и ложью его тостов - "Да как же иначе!.."
По-видимому, в застольных речах он порою говорил первое, что ему приходило в
голову. Приблизительный смысл одного его тоста: ему легче жить и работать