"Николай Александров. Дунькин пуп " - читать интересную книгу автора

судорожно пригоршнями метать в кузов снег.
- Начальник-то где? - пронзительно заорал Семен.
- Сгорит к чертовой матери:
Шепелев собрался было выскочить из кузова следом за Ефремом
Пантелеевичем, но какое-то шестое чувство остановило его. Бочка! Если ее
оставить в кузове - рванет. Отличный таежный пожар гарантирован. Зимой тайга
горит не хуже, чем летом.
Он схватил бочку за дно, сунув руки в самый огонь, приподнял ее: Трос
мешает. Надо его отцепить: Судорожными движениями открутил раскаленные куски
проволоки, снова схватил бочку за самое дно, напрягся до треска в суставах,
до ломоты в затылке и перевалил ее через борт. Прогоревший брезент не
выдержал и, рассыпая снопы искр, бочка покатилась по снегу, оставляя за
собой широкую колею. Следом за ней выпал и покатился по снегу комок пламени.
Ефрем Пантелеевич подскочил к Шепелеву и, оттащив его в сторону, накрыл
своим полушубком. Даже сквозь овчину он чувствовал, как извивается
уполномоченный.
- Отпусти, - прохрипел Шепелев. - Сбили пламя!
Едва встав на ноги, он посмотрел на свои руки. На черных, покрытых
копотью и сажей кистях расплывались огромные пятна обожженной кожи.
Он сбросил на снег тлеющую шапку. На лбу обозначилась резкая белая
полоска кожи.
- Милай, - сказал, словно выдохнул, таежник, - и щеки погорели:
- Сколько осталось до тракта? - превозмогая боль, запекшимися губами
прошептал Шепелев, глядя на догорающий тягач.
Из- за останков вездехода понуро вышел Семен:
- Около двадцати: Половину проехали, однако.
За его спиной, там, где раньше была кабина, раздалось несколько громких
хлопков.
- И пукалку спалил? - презрительно спросил старик водителя. Тот угрюмо
кивнул. Ефрем Пантелеевич сбросил рубаху.
- Лицо шарфом закутаешь, - назидательно сказал Шепелеву, - а руки
бинтовать надоть. Ни в одну варежку их не всунешь. Отморозишь совсем.
Шепелев молча подчинился. Его руки, обмотанные сначала подобием бинтов
из рубахи, а потом шарфом, разорванным надвое, походили на две огромные
культи.
- Идти сможешь? - спросил Ефрем Пантелеевич, набрасывая вновь
полушубок.
- Смогу, - с трудом ответил Шепелев.
Каждый шаг отдавался болью. Нестерпимо раздирало обожженное лицо. Шарф
от дыхания стал мокрым, задубел от мороза, обжигал щеки. Километр за
километром оставались за спиной. Распухшие от волдырей руки, казалось,
распирали повязки.
Шепелев, опираясь на руку Ефрема Пантелеевича, продолжал идти. Впереди
прокладывал дорогу Леверьев.
- "Сейчас, - уговаривал себя Шепелев, - только дойду до той сосенки, и
можно будет отдохнуть: -
Он, шатаясь, доходил до намеченного ориентира и выдвигал новую цель. -
Еще хоть немного: Чуть-чуть еще: Скоро будет привал, отдохну, и станет
легче:" - хотя отчетливо представлял себе - легче не будет!
В глазах мутилось от напряжения, расплывались противные сизые круги. Он