"Николай Александров. Севастопольский бронепоезд" - читать интересную книгу автора

- Ну, как там в Одессе, морячок, жарко было?... [40]
Здесь тоже нелегко. Вот мы с помощником ни дня, ни ночи не знаем. Все
для фронта.
Михаил Владимирович - так звали машиниста - рассказывал, что вот уже
две недели они не могут вырваться домой, навестить семью. Берут составы с
вооружением, боеприпасами, продовольствием и на высоких скоростях без смены
ведут через Симферополь и Джанкой.
Хмурым осенним утром я вступил на севастопольскую землю.
Город был и тот и как будто не тот. Совсем недавно, каких-нибудь
полгода назад, был я здесь. Несмотря на то, что май только начинался, на
Приморском уже вовсю цвели акации и каштаны. Ярко и горячо сияло солнце,
густо синели бухты, а по ним, оставляя за кормой пенистые буруны,
стремительно проносились белокрылые яхты.
По вечерам юркие баркасы высаживали на берег десанты белоблузых
моряков. Они гурьбой высыпали на пристань и заполняли улицы, набережные,
бульвары. Молодцеватые, загорелые, красивые, с гордыми названиями кораблей
на лентах, они спешили к своим подругам, чтобы вместе потом прийти к морю и
смотреть, как крикливые чайки рисуют на синем небе белоснежные зигзаги.
Светлое, приветливое море было, казалось, всюду. Оно выглядывало из-за
колонн Графской пристани, и бронзовый Ленин приветствовал тех, кто
поднимался по ее гранитным ступеням и выходил на широкую площадь. Оно
расстилалось перед глазами во всю ширь с высоты Исторического бульвара, где
над буйным цветением деревьев и кустарников возвышалась знаменитая панорама
Севастопольской обороны. Далеко-далеко, насколько мог охватить глаз, было
видно бескрайнее, родное Черное море. Море ласково плескалось вокруг
памятника затопленным кораблям, а по ту сторону бухты таял в сизоватой дымке
Константиновский равелин - свидетель мужества и славы русских моряков.
Сейчас город совсем другой: посуровел, словно оделся в военную
гимнастерку.
Несмотря на непогоду, жизнь в нем не замирала. На улицах звенели лопаты
и ломы. Трудился стар и [41] млад. Рыли укрытия, перегораживали улицы
баррикадами из камней и мешков с песком. На Малаховой кургане, Историческом
бульваре и на подступах к городу матросы и солдаты сооружали блиндажи, рыли
в каменистом грунте траншеи и ходы сообщений. В бухте замерли серые,
ощетинившиеся жерлами орудий боевые корабли. На пристань непрерывным потоком
сходили войска, выгружались танки, машины, орудия с боеприпасами. Над
городом барражировали краснозвездные истребители. Возле Графской пристани
люди толпились у громкоговорителя, слушали сводку информбюро.
Над Приморским бульваром по-прежнему разносился крик неугомонных чаек.
На одной из аллей я остановился у большой галереи портретов. Это были герои
перекопских боев, стойко защищавшие Ишуньские позиции. С первого портрета
глядело молодое круглое лицо в стальной каске. Глаза чуть прищурены. В руках
автомат, вскинутый вверх, на плечи накинута плащ-палатка. "Краснофлотец
Константин Ряшенцев в одном бою уничтожил несколько фашистов и спас от
гибели комиссара, - прочитал в подписи к фотографии. - За этот подвиг смелый
боец представлен к высокой награде - ордену Красного Знамени".
Я смотрел на мужественное, волевое лицо и думал: вот такие же люди
стояли насмерть под Одессой. Теперь они пришли сюда, чтобы отстоять
черноморскую твердыню от, озверевшего врага.
Этот боец запечатлелся в памяти, как символ, как образ защитника