"Юз Алешковский. Карусель" - читать интересную книгу автора

нашем сраном городе, как и в тысячах еще более отвратительных городов, давно
уже ни мяса, ни колбасы, ни масла не видно, не то что светлого будущего. Так
что же будет дальше? Не дай бог, думаю я иногда, впадая в уныние души,
дожить мне до того дня, когда опять какой-нибудь умник залезет на Мавзолей с
полной кучей в маршальских штанах от страха и призовет, перед тем как
спуститься в бомбо-убежище, миллионы своих братьев и сестер расплатиться
жизнью, кровью и нечеловеческой мукой за беспардонно глупую политику и
ужасающие авантюры. Что же будет дальше, думаю я с еще большим унынием,
когда я вижу толпы своих братьев-пролетариев у винных магазинов и пивных
ларьков, где их единственная радость - распить с дружками портвейновую
отраву, "словить кайф", как они говорят, потрепаться о хоккее, чтобы потом,
за-дрыхнув у телевизоров, проснуться с отравленной сивухой и пивом головой и
с красными зенками (глаза) и переть в цеха, унимая по дороге тошноту,
которую непременно вызывают с похмелья остоебенившие (набившие оскомину)
лозунги вроде: "Народ и партия едины", "Социалистическая демократия - высший
тип демократии", "Слава труду", "Слава КПСС". А когда я наблюдаю за
пятнадцатилетними сопляками, за подонками с пустыми, оголтелыми, уже
залитыми той же бормотухой глазами, наблюдаю за выражением бесцельности и
бессмысленности на их лицах, полуза-крытых длинными, слипшимися, давно
немытыми патлами, когда вижу, случается, как нагло и по-свински они
терроризируют девочек, нормальных парней и невинных прохожих, потому что уже
сейчас для них самое сладкое наслаждение - чужое унижение и чужая боль, мне
страшно думать: что будет дальше? Если наши политруки скажут им: "Во всем
виноваты евреи, американцы, немцы, китайцы, чехи, японцы, румыны и египтяне!
Бейте их, братья и сестры!" - то, безусловно, эти скотоподобные существа с
душами, вытравленными в самом начале своей жизни мертвыми словами лозунгов и
призывов, заревут, распаляясь от предчувствия крови и наживы, и затопают
копытами в бешеном и злобном нетерпении. Не забывайте и вы там о своих
детях...
Пожалуй, я лучше сразу начну третье письмо, чем играть в игрушки с
главами, частями и так далее. Вы правы, дорогие, в намеках своего ответа на
мое первое письмо, что у нас в стране, да и среди эмигрантов, развелось
слишком много писателей и что для меня было бы полезней думать не о главах,
а о серьезных вещах. Может быть. Но сначала нужно выяснить, что именно вы
считаете серьезными вещами, а что таковыми считаю я. У любого из тех, кого
вы обидно называете бумагомарашками, так наболело в душе от многолетнего
держания языка в одном месте, что нет иной возможности избавиться от
накопленных мыслей и чувств, чтобы от них не пухла голова и не разрывалось
сердце, как, посчитав себя для интереса писателями, взяться за перо и уйти с
головой в лист бумаги. Вы также убедительно просите меня лучше относиться к
городу, в котором я почти родился, вырос и в настоящий момент прописан.
Хорошо, что у вас хватило ума не повторять в ответе слово
"сраный-пересраный". А вдруг я называю его так с большой любовью и жалостью?
Что тогда? Вам всего этого не понять, и больше не злите меня в письмах
молниеносными суждениями о том, в чем вы разбираетесь не больше, чем наши
политруки в гуще жизни. Не надо. Затем Наум и Циля просят меня прекратить
рассказы о моем лучшем друге Феде, ибо он не интересует их ни с какой
стороны, и наоборот, Сол и Джо умоляют сообщить, как развивались события
впоследствии. Так вот, пусть каждый из вас читает интересные для себя места.
Неинтересными можете подтереться. Пока на пятьдесят пятом году советской