"Наталья Александрова. Рагу из любимого дядюшки " - читать интересную книгу автора

- Я ведь из петербургских немцев, - пояснил ювелир, - до революции
немцев здесь жило немногим меньше, чем русских, Васильевский остров был
сплошь немецким. Во время Первой мировой многие из них отправились в
фатерлянд, а перед Великой Отечественной почти всех оставшихся пересажали
или выслали. Моего отца увели из дома ночью, и больше я о нем не слышал, а
нас с матушкой выслали в Каракалпакию. Я был тогда совсем ребенком, но очень
хорошо помню эти ужасные соленые степи... Почему-то все время было холодно,
мать топила печку сухим овечьим навозом и резаным камышом, но это топливо
быстро прогорало и давало мало тепла... И постоянно попадающий в глаза и
скрипящий на зубах мелкий соленый песок... и голод, постоянный голод!
На какое-то время старик замолчал, видимо, воспоминания нелегко
давались ему. Наконец он глубоко вздохнул и продолжил:
- Мы жили в доме у старой узбечки, ее звали Зухра. Она была добрая
женщина и иногда угощала меня ячменными лепешками. Кроме нас, у Зухры был
еще один жилец - Моисей Аронович Фридман, старый ювелир из Петербурга, такой
же ссыльный, как мы. Дядя Моня. Я много времени проводил у него. Поймите, у
меня не было таких книг, которые обычно читают мальчики, - "Остров
сокровищ", "Всадник без головы", "Пятнадцатилетний капитан", и вместо них я
читал книги по ювелирному делу, по огранке и распознаванию драгоценных
камней. Дядя Моня очень многому научил меня.
Мама не перенесла тяжелого климата, заболела лихорадкой и умерла. Перед
смертью она взяла с дяди Мони слово, что он не даст мне пропасть. И он не
дал, научил меня всему, что я умею.
- Но при чем здесь моя прабабушка? - спросила я, воспользовавшись тем,
что Иван Францевич снова замолчал.
Этот "вечер воспоминаний", признаться, меня немного утомил, тем более
что все рассказанное не имело ко мне никакого отношения.
- Она жила тогда там же, мы с ней часто встречались. Конечно, она была
взрослая женщина, а я - ребенок, какие у нас могли быть общие интересы, но
поймите, мы были из одного города, из Ленинграда, и нам хотелось иногда
побеседовать о нем... А дядя Моня относился к ней с огромным уважением и
говорил, что ее отец был выдающимся ювелиром, замечательным мастером, его
имя было легендой среди коллег. Потом, когда возвратились из ссылки, мы
иногда встречались - теперь чтобы вспомнить соленый ад Каракалпакии...
- Отец Софьи Алексеевны был ювелиром... - проговорила я задумчиво, -
значит, ее слова о бриллиантах могут быть не совсем пустыми...
- Ничего не значит, - мягко возразил Иван Францевич, - я, конечно, не
хочу вас огорчать, но вы только представьте: после революции обыски
следовали один за другим, у людей отбирали все сколько-нибудь ценное, а уж
ювелиров трясли в первую очередь, так что сохранить что-нибудь было
практически невозможно. Потом Софья Алексеевна была в ссылке, сами
понимаете, она ничего не могла увезти с собой в товарном вагоне, где люди
были набиты, как скот, и ничего не могла спрятать в саманной хижине. А
позже, в послевоенные годы, она жила так бедно, так тяжело! Я пытался
предложить ей помощь, - торопливо ответил старик на не произнесенный мной
вопрос, - но она категорически от всего отказывалась... Ваша бабушка была
чрезмерно щепетильна! Но если бы у нее что-то оставалось из вещей отца, она
не бедствовала бы...
- Может, она просто боялась? Продашь один камень, а кто-нибудь
пронюхает об этом и привяжется, узнают масти или бандиты... Неизвестно, что