"Михаил Алексеев. Через годы, через расстояния (Автобиографическая повесть в письмах) " - читать интересную книгу автора

лопату, вилы, оглоблю, если у тебя, русская женщина, в руках мотыга,
кочерга - навались на немца! Он кровожаден. Он пришел пожирать нас. Немец не
хочет работать, он хочет пить чужую кровь.
Бей немца, чем можешь и где только можешь! Бей - ты спасешь Родину, ты
не будешь презрен поколением за то, что отдал на поругание вислозадому немцу
свою могучую державу. Если у тебя, советский человек, нет под руками ничего,
чем бы мог ты гвоздить немца, то вырви собственное сердце и его, раскаленное
лютой ненавистью, брось в ворога... Оля, дорогая моя девочка! Я очень люблю
жизнь и очень хочу жить, и все-таки я отдам без страха эту жизнь, уже решил
ее отдать... Я хочу жизнь (так сказано в письме. - М.А.), именно поэтому я и
отдам ее.
Потому что не всякой жизнью я хочу жить. Я привык жить в стране, где
человек является хозяином своей судьбы.
Но я не хочу жизнь с вечно согбенной спиной, по которой бесцеремонно
будет бить немецкий кровожадный ефрейтор.
Нет, такая жизнь мне не нужна. Я от нее отказываюсь. Она чужда мне.
Лучше тысячу смертей, чем такая жизнь! Немца надо убить и спасти
Россию!
Оля, возьми и прочти это письмо многим русским рабочим. Пусть они
услышат голос юноши, отдавшего себя в защиту страны, в которой впервые в
многовековой истории восторжествовала мудрость.
Будь счастлива и здорова, Оля! Не поминай плохим словом и надейся
получить от меня не только письмо, но и нежный поцелуй.
Горячий, сердечный привет папе, маме и бабушке. Всем я им также желаю
большого счастья. Пиши.
Ваш Михаил.
Ну а теперь мне хотелось бы предупредить нынешнего читателя,
предупредить о том, чтобы он помнил, кем, где и когда писалось это письмо и
другие письма, последовавшие за этим.
Писал я, мне было 23 года, я был политруком минометной роты, а потом и
ее командиром. В роте моей было 110 бойцов. Строчки эти набрасывались на
бумагу в начале августа 1942 года, в самый разгар боев в междуречье Дона и
Волги, под Абганерово, уже не на дальних, а ближних подступах к Сталинграду.
После войны я дважды был в Германии, Восточной и Западной. И знаете,
встречали меня более дружески немцы, вернувшиеся из русского плена. В один
голос они говорили мне одно и то же: русские кормили нас, принесших им
столько бед, кормили лучше, чем себя. Сами-то они жили впроголодь.
Мои сталинградские треугольнички, бережно сохраненные удивительной
женщиной, молчали без малого шесть десятков лет, а теперь заговорили вновь
голосом давно минувшей войны. Послушаем же.
14 сентября 1942 г.
Оля, дорогая моя!
Хотелось бы побольше написать тебе, но борьба далеко еще не кончена, и
я считаю преждевременным подводить какие бы то ни было итоги. Скажу только,
что я сам едва ли верю в то, что это моя рука пишет тебе письмо. Трудно,
пожалуй, совершенно невозможно представить себе всей тяжести нашей борьбы.
Уже сотни раз смерть пыталась захватить меня в свои холодные объятья, но
тщетно: я продолжаю жить и бороться. Трудно погасить во мне искру мщения. В
качестве отчета приведу тебе цифры. Мое подразделение (все было засекречено
настолько, что роту я называю подразделением. - М.А.) за время боевой