"Михаил Алексеев. Рыжонка " - читать интересную книгу автора

с губ коровьих, капало, но это подтаивал снежок, принесенный Рыжонкой со
двора.
Мать, помолившись, прошептав свое обычное: "Пресвятая Богородица,
помоги и помилуй!" - слово "прости" она в данном случае меняла на "помоги",
обтерла мокрым теплым полотенцем Рыжонкино вымя, присела под ним с
подойником. Послышались сперва прерывистые, очень звонкие удары молочных
струй по дну ведра, затем, уже не прерываясь, они становились все глуше и
глуше, а потом и вовсе не слышными, поглощенные и заглушенные густой
молочной пеной, подымавшейся все выше и выше. Теперь уже запах парного
молока добрался и до моих ноздрей, которые непроизвольно расширились и
запульсировали. Но еще раньше его учуял наш кот Васька (говорю "наш" потому,
что и у всех других односельчан коты тоже звались Васьками, так же точно,
как кочета Петьками). Он присел за спиной хозяйки и стал ждать, сонно
прижмурившись, будто оказался тут так просто, случайно.
К этому моменту я успел справиться со своим делом, которое, наверное,
очень понравилось Рыжонке, потому что она радостно прогибала спину и
благодарно вздыхала. Дело это было очень серьезным: я отдирал пальцами от
коровьей шерсти намерзшие шматки куриного помета; за ночь Тараканница и ее
подруги, усевшиеся на перерубе, точно над коровой, успевали обкакать
Рыжонкину спину от рогов до хвоста. В тот день, как и во все последующие дни
зимою, я один только и мог избавить корову от столь нежелательного для нее
"посева". Поскольку хребтина коровы, когда ее вводили в избу, находилась на
уровне печки, мне было удобно наводить порядок на ее шерсти. Думаю, что
именно это занятие, сделавшееся со временем моей постоянной обязанностью, в
немалой степени сблизило, подружило меня с Рыжонкой, что было в высшей
степени важным и весною, когда мне приходилось пасти ее. Дело в том, что под
старость Рыжонка не торопилась встретиться с быком, а когда он сам домогался
ее, сердито отгоняла, хотя была в два раза меньше него. По этой причине
Рыжонка приносила нам очередного теленка не зимою, к Рождеству, скажем, или
к Крещению, как делали коровы помоложе, а где-то в конце мая. Боясь, как бы
чужие коровы или тот же мирской бык по кличке Федька не сбедили теленка еще
в утробе матери, Рыжонку не выпускали в общее стадо, и она под моим
наблюдением паслась отдельно за околицей села, на Гаевской горе. Матери
нашей очень хотелось, чтобы Рыжонка сменила этот неудобный для всех нас
"цикл", а потому с надеждою спрашивала пастуха, когда стадо возвращалось под
вечер в село:
- Тихон Зотыч, как наша-то старая, не обошлась?[13]
- Нет, Фросинья, не подпускает что-то Федьку. И глядеть не хочет на
мирского[14]... А молодые-то и сами не больно охочи до старухи... Пора бы
вам, хозяюшка, поменять свою Рыжонку.
- Да что ты, Зотыч, как можно! - всплескивала руками мать.- Где мы еще
найдем такую. Она ведь у нас ведерница.
- Ну, и держите свою ведерницу. В ее молоке воды больше, чем... сама,
поди, знаешь,- ворчал хромой, с вывернутой за спину покалеченной рукой Тихон
Зотыч, явно оскорбленный тем, что не приняли его очевидно мудрого совета.
Рыжонка же, будто вспомнив, что пора встретиться с Федькой, только ей
одной известным способом давала ему знать об этом и вела прямо на наш двор.
Увидев такое почему-то всегда первым, я, как сумасшедший, влетал в избу и
громко сообщал:
- Мам... мама-а-а!.. Рыжонка обошлась. Она пришла с Федькой!