"Валерий Алексеев. Выходец с Арбата" - читать интересную книгу автора

не уволили, и вялое выражение Конрада Дмитриевича "закрываем тему" можно
было толковать двояко: с одной стороны - как решимость, ставшую фактором
текущего момента, с другой стороны - как действие, еще не предпринятое. В
свете этой неопределенности мое поведение стало казаться мне нелепым и
нерасчетливым.
Шаги мои замедлились, и вывески на солнечной стороне улицы стали
казаться мне привлекательными. Особенно одна задержала на себе мое
внимание.
"Кафе-мороженое" - было написано широкими буквами над витриной,
украшенной пластмассовыми медведями и пингвинами. Где-то что-то связалось
в моей голове, и требование Конрада Дмитриевича "Остыньте!" вступило в
тайный сговор с этими подтаявшими буквами и с белесым, как бы заиндевевшим
стеклом.
Я наискось перебежал улицу и вошел в прохладный вестибюль.
Кафе пустовало. Швейцар, лениво вышивавший на пяльцах, покосился на мой
плащ, который я перекинул через барьер, и взглядом подтолкнул меня к
внутренней двери. Сконфузившись, я прошмыгнул в зал и сел за крайний,
возле выхода, столик. Официантка, равнодушно на меня взглянув, продолжала
беседовать с буфетчицей, и я получил полную возможность наслаждаться
полумраком, прохладой и бездеятельностью сколько вздумается.


4


И в это время в кафе вошел Фарафонов. Сказать, что он сразу бросился
мне в глаза, было бы преувеличением. Одет Фарафонов был неказисто, даже
подчеркнуто неказисто: в наши дни мало кто разгуливает по центру города в
распахнутом ватнике и в кирзовых сапогах. На голове Фарафонова красовалась
грязно-голубая кепка, а небритость щек заметна была не только в профиль,
но и сзади, из-за ушей. Развалистой матросской походкой Фарафонов прошел в
середину зала и уселся лицом ко мне, за стол. Тут только в полной мере я
смог оценить всю необычность его костюма: под трепаной стеганкой Фарафонов
носил светло-серый, тончайшей шерсти пуловер, из-под которого, в свою
очередь, виднелся расстегнутый ворот ярко-белой и, несомненно, чистой
сорочки. О пуловере я сужу уверенно: точь-в-точь такой же имелся и у
безнадеги Бичуева, он привез его из Италии, заплатив за него, дай бог
памяти, что-то около трехсот тысяч лир. Лицо у Фарафонова было хмурое и в
то же время спокойное: такие лица бывают у людей, которые живут сложно,
но, как говорится, со вкусом.
До сих пор я именовал его Фарафоновым, но это вовсе не означает, что
фамилия Фарафонов была мне известна с самого начала. До определенного
момента я называл про себя Фарафонова "посетителем номер два" или
"рецидивистом", поскольку ничего более точного мне на ум не пришло:
круглая голова Фарафонова была острижена наголо, и большие толстые уши
выдавали характер тяжелый и злопамятный.


5