"Валерий Алексеев. Выходец с Арбата" - читать интересную книгу автора

заочного воздействия не имели успеха. И массового воздействия - тоже.
Поэтому сфера действия дара была довольно ограничена - и остается таковою
до сих пор. Зато сопротивление импульсу со стороны объекта оказалось
совершенно ничтожным. В своих экспериментах Фарафонов наталкивался иногда
на отдельные волевые особи, потенциал которых не был наглухо
сбалансирован, но и в таких случаях достаточно было Фарафонову чуть больше
напрячься - и чужая воля оказывалась сломленной. Однако до времени
Фарафонов приказал себе быть осторожным. Он запретил себе бесплатные
поездки на транспорте, обеды в ресторанах "за счет испанского короля",
покупки модных галстуков и подтяжек, транспортные знакомства с девушками и
прочие мелкие радости, которые делали его жизнь такой безмятежной. Он стал
суров, необщителен и сосредоточен. Знакомые говорили, что Фарафонов
неожиданно повзрослел, да так оно, наверно, и было.
Два долгих года Фарафонов изучал себя, тренировал себя и разрешал себе
одни лишь бескорыстные эксперименты. Он начал с бродячих животных, и
вскоре все беспризорные собаки в районе стали его узнавать, а узнав -
разбегались по подворотням. Опыты на собаках позволили Фарафонову
установить дальнодействие дара (примерно четверть километра), его
проницающую способность (любой непрозрачный экран, пусть даже лист бумаги,
служил для него непреодолимым препятствием), а также устойчивость эффекта
(две-три минуты после импульса, затем животные спасались бегством, и
проследить за их дальнейшим поведением было довольно сложно). Позднее
Фарафонов перешел к экспериментам на людях, и одинокие прохожие, имевшие
несчастье появиться под окном его комнатушки, стали совершать нелепые
поступки: кричать петухом, кувыркаться, произносить трагические реплики и
делать безуспешные попытки взлететь. И любопытный феномен замечен был
Фарафоновым: собаки и кошки, попавшие под импульс, приходили в ужас и
спасались бегством, человек же, как правило, вел себя по-иному. Человек
прежде всего озирался и, убедившись, что свидетелей поблизости нет,
начинал мысленно вписывать свой поступок в общий ход событий. Обыкновенно
это ему удавалось, и, успокоившись, он уходил восвояси, но уходил уже
другим. Надломленным? Вряд ли. Встревоженным? Тоже вряд ли.
Скорее ожидающим рецидива и где-то в глубине души привыкающим к этому
ожиданию. Особенно Фарафонов любил подлавливать упоенных собой одиночек:
они так старательно выполняли приказ Фарафонова, а выполнив, сконфуженно
улыбались и через некоторое время проделывали то же самое, уже без всякого
к тому побуждения, по собственной инициативе. Из этого Фарафонов сделал
вывод о консервативности человеческой психики, не терпящей в себе
противоречий, и далеко идущее заключение о том, что поступки делают
человека и во многом определяют его дальнейшую судьбу. Разумеется, это
относится к вынужденным поступкам; они влияют на психику человека куда
сильнее, чем самое тонкое, продуманное воспитание. Достаточно однажды
заставить человека совершить нечто ему не свойственное - и всю свою
оставшуюся жизнь он будет ждать повторения ситуации в внутренне готовиться
к ней. Два-три таких вынужденных поступка - и человек перекован. Мы знаем,
как влияют на детей суровые наказания, и пользуемся этим без зазрения
совести, а между тем взрослый человек точно так же не застрахован от
переделки: у него только больше возможностей показать свое предыдущее "я".
Фарафонов же тем и силен, что не оставляет надежды на самоопределение: ни
ребенку, ни взрослому, ни животному.