"Валерий Алексеев. Паровоз из Гонконга (Повесть, ж."Мы" 1-3/1990) " - читать интересную книгу автора

границу, но убежден был, что _так_ уезжают только дураки. Формированию
багажа он сопротивлялся, как мог, бранился с матерью из-за каждого
лишнего места, бесновался даже: "Ты оголтелая, о-гол-телая, вот ты кто!
Совершенно утратившая чувство меры!" - "Сыночек, - отвечала ему мама
Люда, сомнамбулически на него глядя и не реагируя на оскорбления, - все
беру доброе, все нужное, _там_ - как найдем!"
Щербатов с любопытством наблюдал, как суетятся Тюрины, как сидят на
чемоданах посреди разоренного своего жилища с упакованным постельным
бельем в ожидании виз... половина города у них перебывала, просто так,
поглядеть на невиданный выездной багаж да поохать, повздыхать вместе с
хозяйкой. Все эти мытарства примирили город с Тюриными, земляки опять
стали по-человечески им сострадать, и когда наконец Москва сообщила, что
визы получены, Щербатов распрощался с ними сердечно и тепло. Городская
газета поместила сообщение об их отъезде с пожеланиями успехов в
выполнении интернационального долга, среди провожавших на вокзале были
такие большие люди, как директриса "реального училища", декан физмата и
даже кто-то из горисполкома. Только от маминой библиотеки под арками
щербатовского вокзала не появилась ни одна живая душа. "Ты там, Иван
Петрович, скажи, скажи в министерстве, - внушал декан отцу, - пускай не
волнуются, замену к нужному сроку мы тебе подошлем". Андрей никак не мог
понять, о какой замене этот старик печется, да и сам отец слушал и мелко
кивал, ничего, должно быть, не слыша и не понимая. Цветов принесли мало,
какие в мае цветы, но оркестр от института был заказан. Правда,
музыкантов где-то задержали, и "Прощание славянки" загремело на перроне,
когда поезд уже набирал ход...

3

Иван Петрович вернулся с двумя багажными тележками, Андрею тоже
удалось прихватить две, и вот так, обозом, Тюрины въехали в здание
международного аэропорта: первую тележку катила мама Люда, вторую -
Андрей, третью - дядя Сережа, а последнюю, нагруженную выше головы,
толкал, упираясь, Иван Петрович. Замыкала шествие "мама-кока", она вела
за руку многажды оплаканную ею Анастасию. Запрокинув голову, Настя со
страхом глядела на меднотрубчатый потолок. Зал наполнен был гулом, не
имевшим отношения к летному полю: казалось, воздух сам подвывает, как в
кино, когда зрителей готовят к приближению жуткого чуда.
- Ну, и где тут весы? - остановившись и тыльной стороной кисти руки
утирая лоб, спросила Людмила.
Были в ее голосе особые обертоны: что бы она ни промолвила, всем
вокруг казалось, что обращаются именно к ним. Для работы в детском
абонементе это свойство было очень полезным, но уже для взрослого
читательского зала оно не годилось.
И возникший рядом с нею пассажир, мелкорослый мужичок в нарядном
золотистом костюме, притормозил свою легкую коляску (там лежали два
клетчатых чемоданчика на "молнии" и дорожная дамская сумка), повернул к
Людмиле голову и с любезной улыбкой осведомился:
- Простите?
Остроносый и розовокожий, с пышно взбитыми мелкокурчавыми белыми
волосами, мужичок произнес это слово, интонируя его не вполне по-русски,