"Геннадий Алексеев. Зеленые берега" - читать интересную книгу автора

Пытаюсь вспомнить и не могу. Вроде бы за год до этого стало слегка посасывать
под ложечкой по вече-рам, да и по утрам иногда... Вроде бы сердцебиения
случались к тому же необъяснимые... А то и вот так еще было: иду по городу,
бесцельно в общем-то, без нужды какой-то там иду, праздношатаюсь, но чудится
мне почему-то, что цель у меня имеется, только она туманна и как бы позабыта
мною -- необычное какое-то ощущение. А может быть, это я сейчас уже придумал,
потому что хочется мне, чтобы что-то перед этим было, потому что странно ведь,
что вот так, без предчувствий, как гром среди ясного неба.
А может быть, вся жизнь моя была к этому прелюдией, и все, что видел я, думал я
и делал ранее в жизни, было подготовкой к этому самому, но я об этом не
догадывался. Да и как мне было догадаться-то?
Предчувствия и предвестия, вполне вероятно, что и не было ни малейшего. Но
ожидание, между прочим, было. Ожидание не то чтобы чуда, но чего-то подобного
чуду, почти равного чуду, с чудом соизмеримого. Оно появилось у меня давно,
чуть ли не в юности, чуть ли не в отрочестве. И примечательно, что оно было
легким, бестревожным, безнатужным, подобным прозрачному, невидимому, но все же
ощутимому облаку. Это облако окутывало меня постоянно, как одежда, которую
нельзя было снять. Да, ожидание было. Оно длилось. Оно оказалось долгим. И вот
я дождался.

Глава первая

Февральский вечер. Вагон электрички. Возвращаюсь с дачи. Дача моя расположена в
местах живописных, но, увы, давно уже не безлюдных, хотя и весьма от города
отдаленных. Зимой я люблю туда ездить в одиночестве. На лыжах я не катаюсь --
упаси бог! Нет у меня к лыжам никакого пристрастия.
Приезжаю. Растапливаю печку. Кипячу воду. Завариваю чай. Накрываю
чайник ватным чехольчиком, чтобы лучше заварилось. Крошу батон на тарелку и
выхожу на крыльцо кормить птиц. Они уже поджидают меня, рассевшись на ветвях
ближних деревьев. Ставлю тарелку на снег и отхожу в сторону. Сначала к тарелке
подлетают синицы. Потом их прогоняют сойки. После появляется дятел, а иногда и
сорока. Убедившисъ в том, что крошки склеваны, забираю тарелку и возвращаюсь в
дом. Комната уже успела нагреться. Чай заварился. Ем привезенные с собою
бутерброды, запивая их чаем. Сажусь у печки, открываю дверцу, гляжу на
догорающие поленья, на пробегающий по ним зеленый огонек, слушаю их тихое
потрескивание и размышляю о чем-нибудь не то чтобы возвышенном, но достаточно
приятном и далеком от суетности будничного существования. Поленья постепенно
угасают и умолкают, превращаясь в головешки. Гляжу на красные мерцающие угли и
с наслаждением слушаю тишину. Это редкость теперь -- тишина. Потом обратный
путь на станцию. Заснеженная дорога. Заснеженные сосны. Белка, перебегающая
дорогу. Собака сторожа, долго бегущая за мною следом, рыжая, тощая, всегда
голодная собака сторожа ("Кормлю мало, чтобы злее была", -- говорит сторож).
Потом пустынная платформа, рельсы, зеленый огонь семафора.

Электричка движется не спеша. За окном оранжево-багровый, исполосованный
темными лентами облаков, патетический закат (что-то ужасное случилось на
горизонте, что-то непоправимое там стряслось, что-то взорвалось и теперь
полыхает). На фоне заката, сопровождая электричку, летит ворона. Она тяжело
машет растрепанными крыльями. В моей голове шевелятся некие мысли, некие мелкие
и ленивые мысли. О даче -- что пора уже красить дом. Об электричке -- что еле