"Анатолий Алексин. Саша и Шура (детск.)" - читать интересную книгу автора

чёрного хлеба. Всё это хранилось у Саши в зелёном шалаше. Один раз Саша
сбегал в город и принёс оттуда миску горячего супа, но отдал её шпицу
Бергену. А нам с Липучкой он не дал супа, потому что мы, по его словам,
должны были тренировать свои желудки и закаляться, как будущие моряки.
- Ну да, "закаляться"! - ныл я, с завистью поглядывая на шпица Бергена,
который шумно лакал из миски дымный, пахучий суп. - Если бы далеко
поплыли, тогда другое дело! А то здесь, поблизости, будем крутиться. Зачем
же нам закалка?
"Сам небось наелся в своё удовольствие, когда шпицу за едой бегал!" -
так я со злости думал о Саше, поднимаясь на холм и от голода чувствуя
слабость в ногах.
Что бы сказала мама, если б узнала про сегодняшний день! Ведь она
сколько раз повторяла: "Ты должен поправиться, ты должен поправиться! И
кушай в одни и те же часы - это самое важное!" Слушая мамины слова, я
только усмехался, а вот сейчас я почувствовал, что кушать вовремя - это,
может быть, и не самое важное дело, но, во всяком случае, очень
существенное.
Вспомнив о маме, я с ужасом вспомнил и о том, что до сих пор не послал
телеграмму. А ведь мама перед отъездом говорила: "Прежде всего дай
телеграмму.
Прежде всего! А то мы все здесь с ума сойдём. Помни, что у бабушки
больное сердце!"
"Наверное, все уже давно сошли с ума!" - подумал я и помчался на почту.
В Белогорске всё было очень близко, и почта тоже была совсем рядом с
дедушкиным домом.
Полукруглые окошки на почте были уже закрыты фанерными дощечками, и
только одно светилось: там принимали телеграммы. Возле окошка с бланками в
руках стояло несколько человек.
Я ещё ни разу в жизни не посылал телеграмм, но знал, что настоящая
телеграмма должна быть очень короткой. "Это хорошо, - подумал я, - меньше
ошибок насажаю".
К тому же у меня болел средний палец: от пилы на нём выскочил
беленький, точно резиновый пузырик.
Текст телеграммы я придумал сразу: "Приехал поправляюсь Шура". Как
будто коротко и ясно? Но оказалось, что не так уж ясно. Два вопроса сразу
стали мучить меня:
"приехал" или "преехал", "поправляюсь" или "паправляюсь"? Я старался
изменить телеграмму, чтобы в ней не было ни одной безударной гласной. Но у
меня ничего не выходило. Боясь, чтобы телеграфистка, как Андрей Никитич,
не влепила мне двойку, я прибегнул к своему старому, испытанному способу:
написал сомнительные буквы так, чтобы не было понятно: "е" это или "и",
"а" или "о". "В общем, трудно быть двоечником по русскому языку, - с
грустью подумал я. - Даже телеграмму по-человечески не напишешь!"
В последнюю минуту я вдруг вспомнил, что ведь мама никогда не называла
меня Шурой. Зачеркнул "Шура" и написал "Саша". И как это меня за один день
так приучили к новому имени?!
У окошка остались только двое. Передо мной стоял человек в белой
соломенной шляпе. Спина его, и без того немного сутулая, совсем
сгорбилась, наклоняясь к окошку.
За стеклянной перегородкой сидела старая телеграфистка со сморщенным