"Анатолий Алексин. Не родись красивой..." - читать интересную книгу автора

их не она, а власть женской обворожительности. Бороться же с "властью" почти
бессмысленно. И в этом случае тоже.
Пациенты - дело иное... Тут Маша уверовала в свои способности. И после
ее магических - иногда очень долгих - стараний больной, считавшийся "не в
себе", к себе возвращался.
Концентрировать столько сил и внимания на одном пациенте в больнице
также считалось признаком ненормальности. Но Маша избавиться от своего
"заболевания" не могла.
- Уделять такое количество времени одному психу - это дикость! -
упрекал Машу на больничных летучках заместитель главного врача, которого все
звали резко и коротко "зам". - Расточительно и неэффективно!
- А эффективно было посвящать целый роман одному "идиоту" по фамилии
Мышкин? - возразила однажды Маша.
- Вот именно: достоевщина! - вскипел "зам" Парамошина, так как Маша уже
была "другому отдана" и, по сведениям "зама", намеревалась "быть век ему
верна".
- Что вы возитесь с каждым, как с писаной торбой?
Сравнивать больных с предметами и вещами было его привычкой. Были у
"зама" и другие дурные наклонности. Он, к примеру, почти непрестанно грыз
ногти. "Вгрызается в проблему и догрызается до ее решения", - съехидничал
как-то Вадим Степанович. Маша давно приметила, что грызть ногти - это манера
скверных людей. Когда "зам" принимался за свои ногти, она брезгливо
прикрывала глаза.
Один человек оценивает другого, как правило, исходя из того, как этот
другой относится персонально к нему. Иной и подлецу приписывает ангельские
достоинства из-за того, что лично ему подлец благоволит. И, напротив, ангела
кое-кто норовит объявить дьяволом, если по отношению к нему ангел своих
ангельских качеств не проявляет.
"Зам" был, кажется, единственным мужчиной в больнице, которого Машины
женские, да и все остальные, достоинства не притягивали, а, наоборот, годами
отшвыривали в бездну негодования: она стояла между ним и главным врачом.
Одна фраза, сказанная ею Вадиму наедине, способна была разрушить
своекорыстные замыслы "зама". То была преграда, которую даже изощренные
прыткость и приспособляемость преодолеть не могли.
Но ситуация изменилась - и "джинн" несовместимости выскочил на
поверхность.
"Зам" был полукровкой... Хоть паспорт утверждал, что он украинец, и на
вечерах самодеятельности "зам" исполнял исключительно украинские песни, папа
его значился все же евреем. По имени "зам" был Игнатием, а по отчеству -
Авраамович. Как ни предавался Авраамович великодержавным воззрениям, как ни
подчеркивал, что национальность определяется лишь по маме, от папы ему
избавиться не удавалось. Его считали "евреем при губернаторе". Но не "ученым
евреем", а нужным. Когда зарубежные делегации высказывали озабоченность по
поводу антисемитизма, Вадим Степанович разражался сатанинским хохотом:
- Да у меня первый заместитель еврей!
Некогда "зам" числился журналистом в каком-то медицинском издании - и,
как говорили, "владел пером". Поскольку больничные начальники перьями не
владели, "зам" являлся автором несметного количества вступительных слов,
речей и неожиданных реплик.
Сам Парамошин на больничных летучках присутствовал в редких случаях.