"Анатолий Алексин. Не родись красивой..." - читать интересную книгу автора

сопротивлению. Парализовала... Даже лишила речи.
Ему все же не удалось совместить силу любви с молчаливым непротивлением
силе официального ханжества. В конце концов, любовь и ревность оказались
непобедимее... Чего и сам он не ожидал.

Министерство здравоохранения, как только позвонили из больницы и
сообщили о Парамошине, незамедлительно снарядило бригаду во главе с ведущим
реаниматологом. Поскольку и больница считалась "ведущей".
С опозданием узнав о том, что случилось, Маша ринулась со своего пятого
этажа вниз, по лестнице - обратно на третий. В кабинет из сотрудников
впустили только ее. Машу тогда ощутили самым близким ему человеком. Вадим и
сделался для нее снова таким.
Опередила ее только "спасательная бригада" со всею своей новейшей
аппаратурой. Маша увидела Алексея Борисовича, который занимался делом,
казавшимся со стороны сверхъестественным. Ему помогали, но она поняла, что,
как актер-премьер определяет на сцене судьбу спектакля, так и Алексей
Борисович единолично обеспечивал продолжение спектакля, именуемого жизнью.
Или пытался обеспечить.
Профессор старался не заново родить, а возродить человека. Такая цель
чудилась нереальной. И Маша отдала бы все, чтоб загадочные, будто шаманские
усилия реаниматолога сотворили чудо. Обостренно, до физической муки желая,
чтобы несбыточность сбылась, она всматривалась в лицо Алексея Борисовича,
прикрытое маской, в каждое, неведомое и неподвластное обыкновенным людям,
движение. И постепенно начала поклоняться ему... На него была вся надежда.
Только он - один, во Вселенной - мог, с Божьего благословения, отнять Вадима
у смерти, а ее, Машу, - освободить от преступления, которое бы она до конца
дней своих считала убийством. Пусть непредумышленным... Но что бы это
меняло?

Она не заметила, что Алексей Борисович ростом "не вышел", что он
лысоват... непостижимо, как она разглядела его глаза, упрятанные толщей
профессорских очков. Глаза были маниакально целеустремленными... Но в то же
время - или ей показалось от желания это увидеть? - были осознающими, в чем
ее, Маши, мольба и спасение. Он даже не взглянул на нее, но вроде проник и
провидел... И выполнял ее безмолвную просьбу - личную, к нему,
реаниматологу, обращенную. И невесть как пробившуюся на расстоянии... То,
вероятно, была фантазия. Но не верить в нее было нельзя.
Алексей Борисович виделся Маше всесильным. Ни один мужчина на свете -
никакой земной владыка, ни силач, ни красавец - не смел с ним сравниться.
Потому что никто не мог свершить то, что в силах был свершить он.

И свершил. А потом рухнул в кресло Вадима. Он устал... Оживив другого,
реаниматолог, казалось, ушел из этого мира или полностью от него отключился.
Он и правда отдал Вадиму всего себя, не оставил, не сберег энергии,
чтобы приподнять голову и тем более расшевелить в ней мысли, фанатично
сконцентрированные на одной-единственной цели. Маша подошла и на глазах у
всей, лишь ему подвластной, бригады прижалась губами к руке Алексея
Борисовича. Рука была словно одушевленная и, несмотря ни на что, полная
волевой мужской плоти. Он, как выяснилось, отключился не в такой мере, чтобы
не ощутить Машиных губ: открыл глаза - и скоропостижно весь ожил. Женщины не