"Анатолий Алексин. Не родись красивой..." - читать интересную книгу автора

уж никак не мог утаить свою ревность.
Противореча себе, Парамошин неизменно приглашал Машу на встречи с
именитыми гостями и делегациями, ибо там он наиболее впечатляюще гарцевал. И
она обязана была это видеть... Но, с другой стороны, именитые и почетные
посетители очень уж отклонялись от достоинств больницы в сторону женских
достоинств Маши. Посетительницы держались естественней.
Заграничные за границу и убывали. Но оставляли Маше визитки и, даже не
ознакомившись с ее "научной спецификой", приглашали делиться научным опытом.
Ловеласы на всех континентах были однообразны... Когда же самые настырные
предлагали и визитками обменяться, то есть посягали на ее адрес и телефон,
нервы невропатолога, при всей его - северной - выдержке, не выдерживали. Он
начинал дергаться и гарцевал как-то несобранно. На его беду, Маша владела
двумя иностранными языками, которыми Вадим Степанович не владел, - и он
измучивал переводчиков, требуя дословно воспроизводить непонятные для него
диалоги и мимолетные фразы.
Но еще хуже было, когда номером ее телефона интересовались - во благо
науки! - местная профессура и отечественное начальство. Тут Парамошин
кидался наперерез:
- Запишите мой номер. Я незамедлительно буду ей сообщать! - В такие
моменты казалось, что карьерные страсти отступают перед любовными... И
больных-то он подбирал для нее сам: чаще женщин, а если мужчин - то
понепригляднее и постарше.
Секретарша, не подавая вида, все понимала и пропускала Машу в кабинет
без предварительных согласований.
Так было и сейчас... Маша прошла к Парамошину без задержки, - и он, как
это бывало обычно, стремглав прошелся гребенкой по волосам, не сбрасывая
халата, отправил его на второй план, почти за спину, а на авансцене
оказались неизменно модные костюм, рубашка и галстук. Ей же белая шапочка
была очень к лицу, а белый халат - к фигуре. Как, впрочем, и все, что Маша
носила. Она ли делала одежду привлекательной или одежда придавала еще
большую притягательность ей?..
Парамошин поднялся и принял позу, которая была выгодна для его фасада.
Но он волновался - и заученность телодвижений сделалась очевидной.
- Ты? Здравствуй... Я ждал.
- Но того, что я скажу, ты не ждешь.
Кровь зримо отлила от его лица, а на лбу чуть заметно, как холодная,
предзимняя роса, проступила испарина. Он не только обожал, но и побаивался
ее. А судорожней всего страшился ее потерять... И в больницу-то устроил
свою, чтоб держать под присмотром. Ревность рисовала жуткие картины того,
что будет после их расставания, если оно случится. С ней, он знал,
непременно будет мужчина. Или будут мужчины... Без внимания ее не оставят!
Это мучительное убеждение заставляло его заранее ненавидеть всех, кто мог
бы, как он предполагал, вызвать ответные Машины чувства.
- Я приняла решение. Окончательное... Отныне мы будем видеться и
общаться только по делу. И в чьем-то присутствии.
- Здесь, в больнице?
- Вне больницы мы и вовсе общаться не будем. Поставим наконец, как
говорится, не многоточие и не точку с запятой, а долгожданную точку. И
никаких объяснений и выяснений! Мне от них уже тошно...
- Для кого долгожданную? Для тебя?!