"Анатолий Алексин. Рассказы" - читать интересную книгу автора

- Но и из нас с тобой не получилось Давидов Ойстрахов, - осмелился, в
конце концов, подметить и я.
Потом мама ушла на пенсию, а мы по-прежнему оставались скрипками в
филармоническом оркестре.
Мама была повинна во всем... И в том, что зимы выдались излишне
холодными, а осени - излишне дождливыми. И в том, что до своего супружества
я прозябал вместе с ней в жалкой комнатенке коммунальной квартиры (именно
"прозябал" и именно в "жалкой"). И в том, разумеется, что из меня не вышло
Давида Ойстраха.
- Она же что ни день заставляла тебя "сходить на дорожку", а заниматься
по двенадцать часов в сутки не заставляла!
- Она жалела сына: у меня и тогда были больные почки.
- Какая связь между скрипкой и урологией?
- Но ведь и ты не занималась по двенадцать часов. Со здоровыми почками!
- Я - женщина, а ты - мужчина (по крайней мере, по паспорту). Мама его
жалела! А меня она хоть раз пожалела?
Жена не обременяла себя доказательствами и фактами. Она вообще не
вкладывала в свои обвинения определенного смысла: они существовали сами по
себе, без контакта с реальностью.
Но изредка Регина все же пыталась свои претензии обосновать:
- Что говорить о твоей мамаше, если она сделала тебя внебрачным сыном?
А меня - женой "внебрачного мужа"?
Злость и ревность оперируют бессмысленными придирками и нелепыми
аргументами. Тем паче, если мишенями становятся свекрови и тещи. Которые,
между прочим, еще и матери... Долгие годы меня терзали недоумения: "В каких
случаях Регина была собой? Когда, успокаивая, сказала мне: "Не стесняйся,
Миша"? Или когда поименовала меня "внебрачным мужем"? Или... и в первом
случае и во втором. Так бывает. А чего больше в жене - ревности или злобы?"
Хотелось, конечно, чтобы ревность преобладала: это было бы для меня
утешительней.
Переговорить, а тем более переспорить Регину казалось немыслимым - и я
сдавался. Не хватало сил: либо у нервов, либо у почек.
Ну а позднее любовь моя сменилась привычкой... к такой жене, к такому
ее нраву. И привычкой нраву тому во всем подчиняться. Я перестал защищать
себя. Но и маму перестал оборонять тоже. "Это вот непрощаемо!" - размышляю я
сейчас на больничной койке, где достаточно времени для самоедства.

Все, что принадлежало Регине, должно было и находиться при ней. Все,
включая меня...
Еще до нашего бракосочетания она властно переместила меня в квартиру
своих родителей, а их отправила на вечное дачное поселение. Если б в наши
первые, "медовые", годы удалось вывезти меня в другую страну или на другой
континент, она бы совершила это с большим удовольствием. Лишь бы ни на час
не уступать меня маме... Своим собственница Регина вообще никогда не
делилась. Не делилась ничем и никем, включая меня... Стыдно вспомнить, но
мне это льстило: я улавливал в том не приметы тирании и жадности, а приметы
любви.
Мама тем не менее звонила в начале дня и в конце. Утром она
интересовалась, как я спал: со снотворными или без оных. А вечерами
проверяла, не забыл ли я о предписанной мне диете. "Весь образ жизни твоей