"Анатолий Алексин. Вторая очень страшная история " - читать интересную книгу автора

Но кепка меня уже не устраивала. Хотя признаться в этом я мог лишь
самому себе... Она была на голове, но служила вроде бы маскировкой. А под
ней я ощущал ту самую, которая тяжела, но так согревает!
Я продолжал любить дождевые завесы, непроницаемые туманы и вообще все,
что обволакивало неясностью и загадками. Разгадывать которые было моим
призванием! Если нет таинственности, загадок, то нет и расследований:
детективы становятся безработными.
Вновь защищая Глеба, Наташа на другой день повторила то, что впервые
произнесла в электричке:
- Когда глупый человек жесток - это противно, а когда умный жесток -
это страшно. - Она продолжала считать меня умным! И добавила: - Смотри... я
тебя разлюблю.
И я внутренне содрогнулся (в положительном смысле!). Ведь нельзя
разлюбить, если не любишь? Не могу же я сказать, что сниму ботинки, если их
нет у меня на ногах?
Она будто сделала мне первое предупреждение. Хорошо, что не последнее!
Но сколько, интересно узнать, делают предупреждений тому, кого собираются
разлюбить? Это, я думаю, почти как в футболе: столько-то предупреждений - и
выбываешь из игры. А тут выбываешь из любви... Я задумался не столь глубоко,
сколь мучительно. "Страдания молодого Вертера!" - сказал бы мой старший брат
Костя. И обязательно переиначил бы: "Страдания молодого Алика"... Но на этот
раз я бы ответил ему!
Я сказал бы: "Страдать может тот, кому есть чем страдать. Сердце надо
иметь, Константин Деткин! Сердце... А у вас оно есть? "Вскрытие покажет", -
часто повторяете вы. У вас вскрытие найдет сердце среди других "внутренних
органов". Значит, не в переносном, а в скучном и прямом смысле!"
Я бы назвал брата Костю на "вы" - и эта неожиданность его бы ошеломила.
Хоть на время... Как детектив, я знаю: чтобы собеседник начал
"раскалываться", его надо ошеломить. И от растерянности он начнет говорить
правду.
Однажды папа назвал Костю циником. Я подумал, что это слово происходит
от слова "цинк". А стало быть, имеет отношение и к покойникам, которых, я
слышал, перевозят в цинковых гробах. О, до каких загробных мыслей доводят
нас иногда размышления о жизни! Впрочем, ведь любая жизнь в конце концов
доводит до смерти...
Я начал в президиуме размышлять о любви.
"О чем?!" - воскликнул бы старший брат Костя, если б угадал мои мысли.
"О любви! - ответил бы я. - Хоть мне, как ты скажешь, "всего"
тринадцать лет. Любовь от возраста не зависит! Тебе уже двадцать один год, а
ты, я уверен, о любви понятия не имеешь. Я ведь вижу: все хорошенькие для
тебя хорошенькие, а все прехорошенькие для тебя прехорошенькие... Ты
замечаешь красоту всех красивых. А я только Наташину! Как можно рассуждать с
том, чего вообще не знаешь? Чего никогда не испытывал?"
Так я и отвечу Косте. Пусть только спросит меня с ехидством. И чем
больше будет ехидства в его голосе, тем резче отвечу.
Костя почему-то всегда говорит о любви насмешливо.
- Ты так иронизируешь, будто однажды... попал под любовь. Ну, как под
поезд или автомобиль, - высказал трагическое предположение папа.
Костя тут же прикрылся своей любимой цитатой из Пушкина:
- "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей". Это не