"Марианна Алферова. Золотая гора" - читать интересную книгу автора

старой куртки, Ив недоуменно оглядывался по сторонам. Яркая реклама,
нарядные женщины, золоченые кареты, упитанные, ленивые лошади с блестящей,
как масло, шкурой, заманчивые входы в кафе и бары, а главное ощущение
веселой непринужденности и неутомленности поразило Иванушкина. В Консерве Ив
не бывал с детства. Тогда еще не было саркофага, бизеров и веселой публики,
был агонизирующий город, пытавшийся сохранить слабые искорки жизни. Теперь
Иванушкин с трудом узнавал под слоем краски и позолоты полуразрушенные и
загаженные дома. Они казались ненастоящими в своей ухоженной конфетной
красоте.
Спуск в подвальчик освещался полыханьем трех красных букв "ТОИ".
Иванушкин нащупал в кармане записку на обрывке оберточной бумаги.
"Богиня ресьюрекшен, подсоби мужичку. Дина".
Ив с болезненной гримасой выбросил бумажку в урну и решительно двинулся
по ступеням вниз.
А дальше... Тьма. Ничего. Что случилось там, в подвале, Ив не помнил.
Спустился и... вышел назад. Должен был выйти. Вернулся в огороды. Должен был
вернуться. Без картин... это точно. А потом... потом... О Великие огороды!
Потом он пошел на мену! Как-то само собой созрело решение: идти на мену - и
все...
Да, да, он был на мене! О Великие огороды! Он был на мене!
...В то утро Иванушкин встал до света, собирался в темноте, стараясь не
шуметь и не разбудить Дину. Но она уже не спала - Иванушкин это чувствовал -
лежала очень тихо. Понимала: сейчас лучше ничего не говорить. И он ей был
благодарен почти до слез за это понимание.
Лишь, когда он был уже в дверях, крикнула вместо прощания:
- Как выйдешь с мены, голову теплым шарфом укутай. Говорят, если голову
шарфом обернуть, то как будто там и не был!
Было четыре часа утра. Безветрие. Морозило. Свежевыпавший снег мерцал в
мглистом свете, струящемся из Консервы. И показалось Иванушкину в сумраке,
что снег этот - чистый, нетронутый, самой лучшей грунтовки холст, и
представилось Иванушкину, как он пишет на этом холсте золотой шпиль и
смутное небо, и падающий снег, и сквозь все это - меж и над - тонкое девичье
лицо как вечный символ красоты и надежды. Девушка почему-то представилась
совершенно непохожей на Дину, и от этого сделалось Иванушкину грустно. Он
даже замедлил шаги, чтобы помечтать еще немного о картине, которой он
никогда не напишет, потому что на обратном пути с мены мечтать уже будет не
о чем.
Но все оказалось не так страшно, как представлялось фантазиям
огородников. Процедура обыденная и суетливая. Суета отвлекала.
Сначала Иванушкин сидел в очереди перед дверью с табличкой
"регистрация". Перед ним было человек шесть. Вызывали довольно быстро, но
еще человек пять влезли без очереди. Было слышно, как за дверью звучат два
голоса: один, раздраженный, женский, второй - посетителя. Наконец дошла
очередь Иванушкина. Он вошел в крошечную каморку с грязноватыми стенами.
Толстая девица потребовала сообщить имя, возраст, чем и когда болел, и
быстренько шлепая по клавишам, заносила данные в компьютер. Потом она лениво
махнула рукой в сторону ширмы. Войдя туда, Иванушкин обнаружил дородную
врачиху в нечистом халате. Врачиха заглянула ему в рот, в уши, спросила:
"Жалуетесь"? Он сказал: "Нет". И его пропустили в заборную. Зал был велик,
но три четверти места занимала огромная золотистая панель. Перед нею