"Данте Алигьери. Пир. Трактаты" - читать интересную книгу автора

корма, уготованного черни, собираю у ног сидящих толику того, что они
роняют. Я знаю о жалком существовании тех, кого я оставил за собою; вкусив
сладость собранного долгими моими трудами, я проникся состраданием к этим
несчастным и, памятуя об оставленных, приберег для них некогда обнаруженное
их взорами и возбудившее в их душах большое желание. Посему, стремясь ныне
им услужить, я намереваюсь задать всеобщее пиршество из того хлеба, который
необходим для такой снеди и без которого они не смогли бы ее отведать. А это
и есть пир, достойный этого хлеба и состоящий из такой снеди6, которая, как
я надеюсь, будет подана не напрасно. И потому пусть не садится за это
пиршество тот, у кого органы к тому не приспособлены, ибо нет у него ни
зубов, ни языка, ни неба, а также и ни один из приспешников порока, ибо
желудок его полон ядовитых соков, вредных настолько, что никаких яств он
никогда не мог бы принять. Но пусть придет сюда всякий, кого семейные и
гражданские заботы не лишили человеческого голода, и сядет за одну трапезу
вместе с другими, подобными ему неудачниками; и пусть у ног их расположатся
все те, кто по нерадивости сделались недостойными более высоких мест; и
пусть и те и другие примут мое угощение вместе с тем хлебом, который
позволит им и отведать его и переварить. Угощение же на этом пиру будет
распределено на четырнадцать канцон7, посвященных как любви, так и
добродетели, которые без предлагаемого ныне хлеба остались бы темны и
непонятны, и многим их красота могла бы понравиться больше, чем содержащееся
в них добро. Однако хлеб этот, то есть истолкование, будет тем светом,
который обнаружит каждый оттенок их смысла.
Если в настоящем сочинении, которое называется "Пиром" - и пусть оно
так называется,- изложение окажется более зрелым, чем в "Новой Жизни", я
этим ни в коей мере не собирался умалить первоначальное мое творение, но
лишь как можно больше помочь ему, видя, насколько разумно то, что "Новой
Жизни" подобает быть пламенной и исполненной страстей, а "Пиру" - умеренным
и мужественным. В самом деле, одно надлежит говорить и делать в одном
возрасте, а другое - в другом. Поведение уместное и похвальное в одном
возрасте бывает постыдным и предосудительным в другом8, что и будет
обосновано ниже, в четвертом трактате этой книги9. В прежнем моем
произведении я повествовал, будучи на рубеже молодости, а в этом - уже
миновав его. И так как истинное мое намерение отличалось от кажущегося при
поверхностном ознакомлении с упомянутыми канцонами, я ныне собираюсь
раскрыть их аллегорический смысл после уже поведанного буквального смысла.
Таким образом, и то и другое истолкование придется по вкусу тем, кто
приглашен на ужин. Всех же я прошу - если пир этот окажется не столь
роскошным, как это было объявлено,- приписывать каждый недостаток не моему
намерению, но моим способностям; все же я стремлюсь к совершенной и
любвеобильной щедрости, которая должна осуществиться.

II. В начале каждого хорошо устроенного пира слуги обычно берут
поданный на стол хлеб и очищают его от всякого пятнышка. Поэтому и я,
исполняющий в настоящем трактате их обязанности, от двух пятен собираюсь
очистить это рассуждение, которое и почитается хлебом в моем угощений. Одно
из них - говорить о самом себе никому не дозволено1, другое - неразумно
говорить, вдаваясь в слишком глубокие рассуждения. Пусть же, таким образом,
нож моего суждения отделит недозволенное и неразумное. У риторов не принято,
чтобы кто-нибудь говорил о себе без достаточных на то причин, и человек от