"Борис Алмазов. Посмотрите - я расту (Повести) " - читать интересную книгу автора

буду учительницей, я так боюсь, что вдруг не смогу их любить. Я так стараюсь
для них, а они все какие-то замкнутые, злые...
Вот тебе раз! Алевтина, которая мне казалась ужасно взрослой, недоброй
и несправедливой, которая заставила меня стоять перед строем, перед семью
отрядами на линейке, которая посмела меня наказать, и наказать напрасно,
потому что я не был виноват, а если и был виноват, то не настолько, чтобы
позорить меня на весь лагерь, - эта Алевтина плакала.
Я ее ударил! То есть не то что ударил, а попал подушкой, но это одно и
то же. Представляю, что сказала бы об этом мама или бабушка.
Они поставили бы меня перед портретами. У нас над бабушкиной кроватью
висят три портрета: дедушки, дяди и моего папы, и за каждым портретом
заткнута тоненькая серая бумажка. Похоронка. Там написано: "Наш муж" (это
дедушка), а в двух других: "Ваш сын" (это дядя и папа), а дальше: "проявив
мужество и героизм, пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость
нашей Родины".
Бабушка поставила бы меня перед портретами и сказала:
- Им стыдно за тебя! И мне стыдно! Я плохая бабушка, я не могу
воспитать тебя как следует.
"Вставай, вставай, рубаху надевай!" - запел горн. Тихий час кончился.
"Что же мне делать?" - думал я за полдником, посматривая на
пионервожатую. Она прохаживалась между столами, и глаза у неё были красные.
Когда мы сговаривались с тем мальчишкой из шестого отряда, чтобы играть
в футбол, я всё никак не мог придумать себе слово, ну, чтобы подойти к
капитанам и сказать: "Мать, мать, что тебе дать: овёс или пшено, воду или
камень?.." - ну, или ещё что-нибудь.
Стали играть - по мячу попасть не могу, два раза такой момент был, что
чистый гол получался, а я всё мимо да мимо.
Тут Серёга подходит.
- Знаешь что! - говорит. - Ты или играй, или уматывай!
- Может, ты заболел? - Колька Осташевский спрашивает.
- Да гоните этого хилятика! Я вам сейчас хорошего игрока приведу! -
Надо же, это тот парень из шестого отряда кричит, которого я сам позвал
играть.
- У тебя игра не вяжется! - сказал Серёга авторитетно. - Соберись!
Играй энергично. - Это он таких слов по радио у комментатора Вадима
Синявского наслушался.
- А подите вы со своим футболом! - сказал я и вышел из игры.
Стал по лагерю бродить. Все делом заняты. В первом отряде плот строят.
Во втором девчонки с аккордеонистом песню учат. В третьем - газету
выпускают, шахматный турнир проводят и ещё выпиливают, только опилки столбом
из-под лобзиков летят. Наши девчонки с Алевтиной вышивать учатся. Одному
мне, деваться некуда. Ходил я, ходил - и забрёл опять на кухню.
- Во! - сказал дядя Толя. Он точил пилу. - Опять наш Боря грустный.
Чего стряслось?
- Я подумал и рассказал всё как есть.
Это тебя совесть мучит! Она, проклятая, иной раз житья не даёт! - Он
встал, и пила в его руках блеснула, как большая рыба. - Умел кот сметану
съесть - умей, кот, и трёпку снесть. Я так полагаю, должон ты у Алевтины
прощения попросить. И не затягивай это дело. Давай иди извиняйся. Ну, чего
мнёшься? Стыдно? А! Вот то-то. А ты подумай, что может хуже быть. А вдруг