"П.Александр, М.Ролан. Увидеть Лондон и умереть" - читать интересную книгу автора

этой истории с "бентли". Была или нет связь между первой и второй ложью (да,
ложью, ибо это умолчание было для меня хуже лжи), имела или нет та и другая
ложь касательство к исчезновению моей жены - самый факт лжи был очевиден,
жесток, непоправим, и стократ тяжелей было мне оттого, что я не мог с ней по
этому поводу объясниться. Та, которой я дорожил больше всего на свете,
которую я нежно любил, любил, больше себя самого, больше своей работы,
больше даже, чем воспоминания о своих родителях, - именно она оказалась
способной скрывать, обманывать, лгать. Если такое возможно, значит, возможно
все, абсолютно все. Любая катастрофа...
Катастрофа? Но какая же катастрофа могла произойти с Пат? Я вдруг
понял, как глупо себя веду. Недомолвки, ложь, обман - какое они имели
значение сейчас, когда Пат исчезла! Ее лжи я, возможно, со временем найду
какое-то объяснение, но найду ли я Пат? Где она в эту минуту? Мэрфи говорил
о ловушке... Ловушка! Это сухое и жестокое репортерское словечко, пожалуй,
точнее всего выражало суть происшедшего. Жертва неведомого мне шантажиста,
Пат у него в руках, Пат страдает, Пат подвергается пыткам... если она еще
жива...
Может быть, Пат умерла. И я больше никогда ее не увижу, никогда не
услышу ее голоса, не дотронусь до нее, не поговорю с нею... А я сижу тут и,
как последний кретин, размышляю о том, почему она солгала и смогу ли я
по-прежнему ее любить!
Я чуть не завыл.
Единственное, что может меня отвлечь, - это напиться. Не для того чтоб
забыть, а чтоб хоть чуточку приглушить свою боль. Я спустился в бар; он
оказался закрыт. Как лунатик, вышел из гостиницы и стал переходить улицу.
Такси, которое поворачивало возле Марбл-Арч, едва не сбило меня с ног; шофер
прорычал в мой адрес ругательство, но я ничего не слышал. Я свернул на
Оксфорд-стрит; по тротуару неторопливо дефилировали воскресные толпы; я
отчаянно протискивался сквозь них, но ни одна душа не обращала на меня
внимания. В бесстрастности лондонца есть что-то бычье. Я ткнулся в один бар,
в другой - везде закрыто; свернул на поперечную улицу - то же самое. Найти
воскресным вечером в Лондоне спиртное - все равно что найти его на Луне. По
воскресеньям в Лондоне тишина и благолепие, как на кладбище.
Я вернулся на Оксфорд-стрит. Автобусы и такси застывали перед красным
огнем светофора, будто отлитые в бронзе. Я заглядывал в лица людей, я
пытался поймать чей-нибудь взгляд; я был одинок. Я знал, что никто мне не в
силах помочь, но мне так было нужно почувствовать рядом живое человеческое
тепло. А мимо шли и шли сотни и тысячи чужих и равнодушных людей - шли
лондонцы.
Я снова пересек площадь и вошел в Гайд-парк. Взобравшись на лесенки,
воскресные проповедники что-то вещали про мир и братство; я вслушивался в их
слова, я пытался вникнуть в смысл этих речей - лишь для того, чтобы убежать
от своей тоски. Но они говорили на языке, которого я не понимал. И я не
испытывал никаких братских чувств к окружавшим их кучкам людей - к
простоволосым домашним хозяйкам с окурками в зубах, к плешивым старичкам и
круглолицым юнцам. Эти люди были непохожи ни на Пат, ни на меня; они были из
другого теста, они были жители другой планеты.
И у детей, гонявших обручи по газонам, и у женщин, сидевших рядком с
вязаньем в руках, - что могло быть у них общего со мной? Я не знал, на
каком языке с ними заговорить, я не нашел бы слов, которые были бы им